Однако они продолжали полет, а под крылом по-прежнему расстилались лишь мертвые просторы. И установленная на самолете аппаратура все снимала и снимала… Снимала то, что осталось от некогда могучей сверхдержавы… Вон, например, какие-то дымки – что это? Деревня выживших американцев? Поселок каких-нибудь людоедов? Или же военный лагерь? Надо заснять поподробнее! И магнитофоны записывают все, что могут поймать приемники. А уж дома специалисты проанализируют все и сделают свои выводы… А пока можно лететь дальше.
Вот и еще несколько сотен километров позади – и самолет все же оказался в жилых местах… Сейчас под крылом проносились деревушки и поселки американского Среднего запада, в которых все еще как-то теплилась жизнь. Вон кто-то едет на жутко коптящем грузовике – газогенератор они поставили что ли? А вот города стоят явно заброшенные, мертвые, местами даже выгоревшие… А вон… Странно, жилой городок ведь! К общему удивлению, даже дымит какая-то высокая труба. Электростанция что ли? Очень похоже на то.
- Никак жилой город, - заметил один из летчиков.
- Похоже, - согласился второй.
А тем временем разведчики записывали какие-то радиопереговоры в районе городка и пытались понять, что же за херня тут происходит.
- Да они ж по-русски шпарят! – ошарашенно произнес один из офицеров.
- По-русски, да не по-нашему, - заметил второй. – Много англицизмов и других заимствований…
- Эмигрантский анклав?
- Похоже на то, - усмехается второй.
- Эх, бомбу бы на них кинуть! – с ненавистью произносит третий. – Ненавижу мразь эмигрантскую!
- Ты чего такой злой-то? – усмехается первый.
- У меня на них свой зуб, - мрачно ответил третий. – Еще с войны…
Но вот эмигрантский анклав остается позади, а самолет летит дальше, к восточному побережью… Где до сих пор шла вялотекущая, в виду зимы, гражданская война. Уже не за власть или какие-либо идеи… За последние запасы продовольствия и товаров первой необходимости.
***
Январь 1969 года стал для Михаила какой-то черной полосой в жизни. Сначала, еще пока он был в Москве, застудился и заболел воспалением легких дед… И хоть его и отправили в больницу, но с каждым днем состояние становилось все хуже и хуже. На пятый день после его возвращения из Москвы дед умер… Почти на десять лет раньше, чем в его прошлой реальности, и по этой причине парень винил во всем себя. Словно он не сделал чего-то особо важного, нужного, из-за чего все именно так и случилось. И даже то, что сейчас умирали многие, совершенно не успокаивало.
Сами похороны прош7ли как-то сумбурно, оставив в памяти лишь отрывки воспоминаний. Отбойные молотки, которыми долбят мерзлую землю, и трактор с навесным ковшом – ведь выкопать могилу вручную у людей не было ни сил, ни возможности. Простой деревянный гроб. Столб с металлической звездочкой и деревянная табличка с именем и годами жизни. Плачущие около гроба бабушка, тетка и мама, хмурые отец с двумя братьями. И больше никого. Оставшиеся в деревне родственники приехать попросту не имели возможности – все дороги были заметены снегом.
Бабушка после этого ходила подавленной, постоянно плакала и вспоминала умершего мужа… И кляла проклятых американцев, что устроили Долгую зиму. А в доме Михаила словно воцарилась какая-то гнетущая, настороженная тишина. Практически ушли в прошлое прежние разговоры за завтраком и ужином, перестали строить планы на будущее. И вообще все стали куда более мрачными и угрюмыми.
Потом заболела бронхитом Вика, но молодой организм девчонки все же достаточно легко справился с болезнью, и она пошла на поправку. Потом пришло сообщение о том, что старшего брата Михаила ранили в бою с басмачами, в результате чего он лишился двух пальцев на левой руке. Теперь уж постоянно плакала мама, а отец говорил о том, что ничего страшного. С войны, мол, люди и вовсе порой без рук или ног возвращались, но живут себе дальше и не жалуются.