Анечка, проснись же, проснись! Что с тобой?
Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? Что?
Аня зажмуривала глаза. Пыталась высвободить локти из её цепких пальцев. Чувствовала – в комнате горит свет. На кухне во всю мощность гремело радио.
Мама опять дёргала за плечо. Вставай, вставай, ты понимаешь, сколько уже времени. Разве так можно?
Что можно? Зачем были эти слова? Потоки. Тирады.
Мама говорила о будильнике. Почему он не звенел? Она хотела услышать ответ. Вновь прикасалась к её локтям.
Будильник? Кто знает, заводила ли она вчера будильник. Каждый вечер она это делает. Да – слышишь – да! Непослушные губы. Был не заведён? Значит, нет. Не за-ве-ла! Забыла.
Если бы повернуться, лечь ничком. Утонуть лицом в подушке. Натянуть одеяло и закрыться с головой.
Мама продолжала, наклонившись едва не к самому уху. Что же Аня делает? Разве так можно?
Аня сдала хвосты. До сессии было так далеко. Она могла спать ещё целую вечность. Опоздать. Пойти на одну пару позже. Не пойти вовсе.
Я буду спать. Должна была сказать Аня. Опоздаю или не пойду. От этого ничего не случиться.
Мама ужасно боялась такого ответа. В её голосе был страх. Непонятный, мучительный Ане.
Аня могла не ночевать дома. Гулять допоздна. Уехать на несколько дней на пикник. Мама волновалась, но не позволяла себе ни одного вопроса, кроме как, когда Аня появится. Бабушка и дед придерживались чрезмерно строгих правил, удерживали дочерей возле себя и требовали во всём отчёта, даже когда они стали взрослыми. Анина мама была убеждена, что это главная причина её неудач с мужчинами, и – в ответ родителям – распущенного, как она считала, образа жизни Милы, её сестры. Она не собиралась вмешиваться в Анины дела.
Но институт! Чем больше он надоедал Ане, тем больше мама тревожилась. Аня вылетит, недоучится, недоустроится в жизни, как недоучилась и недоустроилась она сама. Она была невыносима во время сессий и после сессий, когда у Ани оставались долги, её не утешало, что каждый раз Аня как-то выкручивалась. Чем дальше, тем больше, в том, что касалось института, мама пыталась опекать Аню сильней, чем когда та была маленькой.
Ане хотелось спать, но было противно с ней спорить. Как подростку, доказывать своё право решать. Было жаль маму, любую мелочь она принимала так близко к сердцу. Аня боялась завестись, с мамой одной она могла быть грубой, мама так любила её.
Возражения оставались на губах. Мама тараторила привычное – образование, будущее, она не понимает, как трудно в жизни, текст Аня помнила наизусть, но её пугало возрастающее напряжение, с которым маме давалось каждое слово. Оно было необычно. Совсем непонятно Ане.
Лежать и выслушивать нотации, больше похожие на причитания, было неприятно. Аня откинула одеяло, встала рывком. Перед глазами поплыли круги.
Аня тёрла глаза. Мама с облегчением исчезала на кухне.
Аня нащупала будильник на тумбочке – старой и неудобной, как вся мебель здесь – и подняла его к лицу. Удивилась. Мама уже не должна была находиться дома.
Скорее, скорее, ты уже и так опоздала – она щебетала, показавшись в проеме двери. ”Ты тоже” – подумала Аня не без злорадства. И закрылась в ванной.
Там стояла сосредоточенно, тупо. В зеркале были заспанные глаза.
В дверь застучали. Аня обернулась, едва сдерживая возмущение. Может она поведёт её за руку?
Там, в коридоре были едва не рыданья. Мама испуганно уговаривала её поторопиться. Думала бы о себе, за такую задержку могли вызвать на ковер к начальнику. Лишить премии. Аня открыла кран. Сильно, чтоб было слышно – идёт вода.
Мама боялась стучать. Какое-то время ещё увещевала, изумляя Аню растущим трепетом в голосе. Её слова вплетались в журчание душа.
Потом, казалось, ушла. Аня вздрогнула, столкнувшись с ней в коридоре. Она сунула в руки свёрток. Это бутерброды, возьми с собой, не завтракай, уже поздно. Аня представила себе запах кофе. Выпей кофе там, вот деньги, если не хватит. Словно, она тоже знала, не только все возможные ответы, но и мысли Ани.
То, чего она добивалась, было нелепо. Не имело никакого смысла. Куда Ане рваться, лишая себя даже кофе? Мама была в пальто, прижимала к себе сумку. Но дожидалась Аниной реакции.
Аня взяла свёрток. Не деньги – это были мамины обеды. Они и так обе были в долгах. Поплелась одеваться.
В комнате было прохладно. Но одежда мерзко стягивала кожу. Аня обернулась. Мама стояла, опираясь на косяк, и смотрела на неё. Собиралась везти с собой до метро.
Терпение лопнуло, Аня швырнула кофту на пол. Посмотрела ей в глаза. Мама потупилась, внимательно изучила красный треугольный узор. Аня видела, её уже несколько раз подмывало спросить, откуда у Ани кофта, но она держалась стойко.
Теперь искоса взглянула на Аню. Хотела что-то сказать. Но не сказала. Бормотнула прощание. Скрылась. Щёлкнула замком. Звук семенящих шагов на лестнице выдавал поспешные и нервные движения.
Аня замерла. Долго прислушивалась. На стене тикали часы. Она снова представила себе запах кофе. Затем вообразила себя в тёплой постели. Зевнула.
Заколебалась. Ей не хотелось так поступать. Просто смешно. Но, не выдержала. Крадучись подбиралась к окну. Вжавшись в стену – чтобы нельзя было обнаружить её в проёме – смотрела в просвет занавесок. Мама спешила под лучами фонарей. Шагала неуклюже, растерянно, наотмашь размахивая сумкой, будто разя невидимых врагов на своем пути. То и дело оглядывалась на окно. Ане не могла видеть, но знала, она хмурит брови и прикусывает губу. Потом исчезла в направленьи остановки. По её скорбной решимости очевидно было, не будет возвращаться или поджидать.
Аня подумала о троллейбусах и метро. Об огромном, уродливом здании, заполненном людьми. И сразу поняла, что ни за что не поедет сегодня туда.
С наслаждением скинула одежду, погасила свет, забралась в кровать. Постель успела остыть. Аня свернулась калачиком, закрыла глаза.
Спать больше не хотелось.
Вспоминался сон.
Часы звучали.
Аня начинала думать о множестве мелких долгов, которые не могла отдать, ведь стипендию в этом семестре ей, как отстающей, опять не платили, а она уже растранжирила то, что мама дала ей. О том, какие хотелось бы купить вещи. Гадать, что могла бы привезти или отдать из своего гардероба Мила. Завидовать немногим приятельницам, которые могли хорошо подработать, не фарцуя. Считала, сколько уже пропустила колков. Прикидывала, что сегодня творится в институте. Напрягалась, вспоминая надменные взгляды признанных институтских львиц. Снова смеялась тому, как у некоторых из них разошлись густо напомаженные губы при виде её новой кофты. Снова чувствовала досаду, находя в своей памяти доцента, который настойчиво домогался её в колхозе, – тысячу лет назад, когда она только что поступила – и был ошарашен, получив пощёчину по гладкой, пухлой морде. Став замдекана недавно, он требовал больше не давать ей отсрочек, громогласно заявлял, что не переведёт её на последний курс, если она снова не сдаст сессию вовремя. Аня пугалась и вновь пересчитывала пропущенные коллоквиумы и лабораторные. Стыдясь своего страха, спрашивала себя, что собственно даст ей диплом. Сможет ли она даже три года по распределению заниматься той гадостью, что так долго и безуспешно изучала.
Робкий свет поселился в складках штор. Аня беспокойно ворочалась в постели. Часы на стене методично отмеряли секунды и минуты.
Аня поднялась. Аккуратно сложила раскиданную одежду. Второй раз приняла душ. Распахнула шторы. Из грязи росли оголённые кусты, тянулись вверх одинаковые дома.
Аня не могла понять, что у неё за настроение, чего ей хочется. Кофе должен был промыть ей мозги.
Бурая лава с негодованием стремилась к вершине джезвы. Аня остановила её на самом краю. Как всегда, привел в восторг аромат. Когда кофе переместился в чашку, она загордилась собой. Коричневые, с синим отливом и зеленоватые пузырьки, как в разводах бензина – по ним Мила учила отличать хорошо сваренный кофе. Аня забралась с ногами на стул.