В Битце просохли не все тропы, а те, что просохли, заполнились людьми. Старухами, без устали толкующими между собой, бегунами, мамашами с детьми, юнцами с пивом. Дотемна они мельтешили перед Аней, Спиритом и Джеком. А в темноте лёгко было зайти не туда и увязнуть. Дотемна люди торчали в прежде пустынных двориках. С темнотой там появлялись компании. С водкой или с гитарами. Дотемна автомобили и пешеходы сновали по старым московским переулкам. А возвращаться слишком поздно Аня и Спирит не могли. Нужно было успеть до закрытия метро уехать в квартиру Милы.
Если не успевали, дни окончательно сливались с ночами, и Аня переставала спать. Она так и не сумела привыкнуть к его логову. Смутный, но неотступный страх редко оставлял её там. Конечно, она забывала обо всём, пока Спирит ласкал её. Пока владел ею, и в ритм движений их тел трещала старая тахта. Но потом. Она не могла смотреть вверх. Ей казалось, что потолок катится на неё. Не могла повернуться к стене. Чувствовала, как окно позади неё всё выше поднимается над домами вокруг – не в апрельское небо, в зияющий сумрак. Было жутко, хотя она и понимала, что так не может быть. Что цветы не могут шептаться за её спиной. Что дом не может раскачиваться с нарастающей амплитудой. Что глупо, когда каждый шорох заставляет её вздрагивать. Но – она лежала на тахте, вытянувшись по струнке. Сидела на ней, охватив ноги, превратившись в напряжённый комок. Ни нежные слова и прикосновенья Спирита, ни теплота Джека не спасали её. Аня не могла сомкнуть глаз. Часто Джек и Спирит вели её назад, к маме, уже глубокой ночью. На улице страх сразу покидал Аню. Наверное, она засыпала прямо на улице. Потому, что никогда не помнила этих возвращений. Ночь превращалась в сонливое утро в одинокой постели. Под настороженную возню мамы. Мама молчала. Ни о чём не спрашивала. Подчёркивая каждым движением – видишь, я ни о чём не спрашиваю. Хотя давно пора бы спросить.
Куда лучше было успеть и уехать в квартиру Милы. И пустынные поезда в метро хватали и тащили уже их двоих. Ночи бежали перед Аней. Несли её на своих плечах. К объятиям куда более крепким, чем они могли позволить себе в вагоне. Маховик дней и ночей мчался безудержно. Неостановимо.
Но, увы, перед этими мгновениями ждало расставание с Джеком. Он не лаял, не скулил. Молча укладывался рядом с низкой тахтой. Опускал голову на передние лапы. Смотрел. Скорбно. С неутолимой печалью. Аня сжимала веки. Но взгляд его оставался с ней надолго. Глаза его вдруг вставали перед Аней, уносимой хороводом ночей и дней. На секунды прерывая его безостановочное вращенье. Напоминая о тягучих днях пугливых надежд и сомнений и бесконечных ночах необъяснимых тревог. Но Аня представляла, какими ласками вознаградит пса. Вспоминала, как им было хорошо втроём. И неутолимо печальные глаза отступали. К сожалению, с его размерами, Джека нельзя было незаметно провезти в метро. На своих ногах или на нескольких разных автобусах добираться до квартиры Милы было неудобно. Отняло бы полночи. У Ани вертелась в голове мысль, просто предложить Спириту перебраться к Миле, даже если б она внезапно вернулась, с её стороны не было бы упреков, Аня знала. Но пока не решалась сказать Спириту.
И ночи в квартире Милы они проводили только вдвоем.
Им не нужно было электричество, хватало бликов свечей. Им не нужны были шторы, просветы окон зияли в ночь, форточки были распахнуты, чтобы соединить Аню и Спирита с уснувшим городом. Они не пьянели, сколько бы не уходило вина, и были во хмелю после первых глотков. Которые дарили друг другу, передавая терпкое вино из губ в губы. Они не знали одежд и не ведали не только стыда, но даже и холода – вовсю топили, выполняя план по зиме – их тела мучал жар, и они наслаждались своей наготой. Они не помнили времени, ведь время остановилось здесь давно, и пухлые младенцы с обломками позеленевшего от старости, но ещё грозного оружия в руках сторожили остановившееся время.
И оно не смело бежать.
Чтобы губы их соприкасались бесконечно. Чтоб пленительно и плавно кисти Спирита скользили по Аниному телу. Чтобы плоть его входила и входила к Ане внутрь, и Аня задыхалась от восторга. Чтоб его лицо опять пряталось у Ани на груди, и его жесткие волосы щекотали Анину шею.
Чтобы они могли говорить ненасытно. Словно слова, которые он и она привыкли таить в себе, вдруг безудержно захотели воплотиться в звуки. Чтобы они могли молчать. Крепко обнявшись, чутко ловя дыхание друг друга. Чтоб могли засыпать внезапно, внезапно проснуться для новых ласк, новых бокалов вина, новых слов. Внезапно нежить друг друга и соединяться в соитье во сне, в полудреме. И не могли вспомнить потом, что было прежде – потухший огарок или сиянье свечи, густая тьма за окном или первый проблеск рассвета.
Неужели и правда, недавно пропасть разделяла их. Неужели и правда, мягкие и дорогие черты его лица несли на себе маску непокорного страдания, отречения, одиночества. И печали. Аня вспоминала и не верила. Иногда со страхом искала в нём прежнего Спирита. И, к счастью, не находила. Казалось, всё в нём осталось таким же – и было совсем не таким. Его движения были выверены и плавны, будто почти неподвластны ему, но в этом не оставалось ощущения, что он двигался, как идеально отлаженная машина. Его воля и страсть, не скованные сомнениями и оглядками по сторонам, вели его руку, когда она забирала себе Анину ладонь, его голову, опускающуюся к ней на грудь. Голос его звучал гортанно, глухо, но никогда – так, словно был обращён в пустоту, каждое слово было предназначено Ане, только Ане. Аня не боялась бездны в его глазах. Бездна до краев была заполнена обожанием. Аня была счастлива раствориться в ней.
Он больше не был тем холодным и мрачным Спиритом, которого когда-то увидала Аня. Единственное, что осталось в нём прежнего, это прозвище. Аня узнала его настоящее имя, но не научилась произносить его. Может быть потому, что он не умел откликаться на него. Он остался Спиритом. Это имя больше не казалось Ане неестественным.
Но это был совсем другой Спирит.
Лишь лёгкая тень на него находила порой. Он вдруг не отвечал на Анины вопросы. Застывал. Во взгляде снова селилась печаль. Потом он виновато морщил лоб, брал Аню за руку. Какие-то секунды? Иногда его внезапная отрешённость длилась дольше, он словно терял ко всему интерес, глаза его убегали от Аниных. Если она обращалась к нему, он молчал или откликался рассеянно. До небрежности кратко. Аня видела, что её будто нет рядом, ей казалось, она не нужна, только мешает ему. В груди поднимался тревожный трепет.
И исчезал бесследно. Эту внезапную тень было так легко прогнать. Прикоснувшись к его лицу губами. Двумя руками захватив его кисть. Прижав к себе его сразу покоряющуюся голову.
Быть рядом и молчать. Быть вместе и говорить часы напролет. Даже таскаться вдвоем по рынкам и опустевшим магазинам, вдвоем выбирать – что там можно было выбрать? В каждом мгновении, проведённом вместе, было столько смысла. Смысл мгновений, проводимых без него, был в том, чтоб ждать встречи и стремиться к ней. Мгновения улетали стремительно. Брали всё больший разгон. И сливались в спешащие дни и ночи, ночи и дни.
Которые летели перед Аней. Несли её на своих плечах. А вокруг пел Апрель, танцевал Апрель, бушевал, безумствовал, раскалялся и кипел Апрель. Деревья и птицы славословили и поклонялись Апрелю.
Уже не раз Аню обиженно окликали знакомые, она торопилась мимо, совершенно не замечая. Потом смеялась своей невнимательности. Она была бы сильно удивлена, узнав, что это испытал на своей шкуре и Макс. Они едва не столкнулись на троллейбусной остановке, он, было, попытался запрятаться в толпу, как сообразил, что уже поздно. Встречи было не избежать, напустив на себя как можно более хладнокровный вид, он собирался приветствовать Аню. Она проплыла в двух шагах от него. Несомненно, она не притворялась, она – не видела. Макс едва не присвистнул, чуть с досады не позвал её. Он ощутил что-то странное, что можно было, наверное, назвать потрясением. Его удивили, конечно, дорогие туфли, вязаное платье из-под распахнутого плаща, шаль тончайшей вязки вокруг шеи, Макс фарцевал и одеждой, когда что-то перепадало от бывавших за границей, хорошо представлял себе, сколько эти вещи могут стоить и, естественно, не ожидал увидеть их на Ане. Но потрясло его что-то в Анином лице, ему захотелось посмотреть на неё снова – он передёрнулся от раздражения, когда она прошла мимо, и он потерял возможность заглянуть ей в глаза, растерянно уставился в спину, тайно надеясь, что она обернётся. Аня ждала, не оборачиваясь.