А Ане показалось, что Джек предаёт её, бросает одну. Она устремилась к своему дому, больше не оборачиваясь. Гордость бушевала в ней всю ночь.
Устав от бушующей гордости, она проспала полдня. Потом долго не могла подняться, привести себя в чувство. Уже без прежней уверенности твердила себе, что не будет искать с ним встречи первой, не будет бегать за ним.
И довольно скоро созналась себе, что это глупо. Она должна была понять, что случилось с ним, должна была прямо спросить его об этом.
Может быть, она выдумала другого Спирита? Нет, отвечала она себе, обратившись к воспоминаниям. Может, она наскучила ему? Может, он забавлялся с ней, как с игрушкой, и их короткая история была обманом? Может, на него периодически находила болезнь? Возможно, болезнь или привязанность к мрачности и снам были его естеством, и Аня лишь ненадолго увлекла его?
Нет, нет, нет. Аня не хотела смириться с этим. Она должна была понять, что произошло. Она должна была вернуть его. Какая глупость была – тешить уязвлённую гордость. Какая глупость была – испугаться его маски. Какая глупость была – не сметь заглянуть ему в глаза и не заговорить о том, что случилось.
Что же делать? Нужно было исправить ошибку. Сегодня же. Аня встрепенулась. За окном темнело. Надо было скорее найти его.
Аня услышала и узнала мамины шаги. Едва не прокусила себе губу. Как обычно, мама приходила некстати.
В узеньком коридоре двоим было неудобно. Что за спешка, спрашивала мама, неужели нельзя подождать три минуты, дать ей раздеться. Аня сама не знала, что пробурчала в ответ. Отрывисто, сквозь зубы.
Не бойся, не бойся – тараторила она себе на бегу, – ты отыщешь его, как бывало всегда.
Ей не хотелось идти к клёну, она поспешила проверить другие места свиданий. Лихорадочно кидалась от одного ко второму, третьему. Беспорядочно меняла направления. Ей казалось, интуиция только сейчас подсказала ей верный путь. Но она каждый раз ошибалась. Конечно, нужно было с самого начала отправиться к клёну. Наверняка Джек и Спирит упорно дожидались её там. Да! Да! Да, это могло быть только так. Она чувствовала, определённо чувствовала это.
Клён стоял покинуто и сиротливо. Терялся в ночи. Не доверяя себе, Аня доплелась до него. Вроде, на нём появились первые почки. Не веря – ведь их не было видно вчера, когда было светло – Аня ощупала одну из веток руками. Это были едва заметные бугорки, утопающие в подушечках пальцев.
Спирит сегодня не искал встречи с ней.
Аня упрямо бродила там, где они гуляли вместе, не расставаясь с надеждой отыскать его. Темнота и свет фонарей танцевали вокруг неё. Играли с ней, обманывая то одинокими фигурами, то белыми пятнами болонок и дворняги, и даже пушистой кошки.
Город окутала глубокая ночь. Он в любом случае уже должен был вернуться. Если даже не вернулся, Аня его подождёт. На последнем этаже огромного дома.
Аня вновь возвратилась к проспекту. Он был пуст. Геометрически раскрашен, анфилады огня фонарей отделялись крылатыми конусами тени. Сначала издали зашумела одна машина. Аня решила её пропустить. Прошло немало времени, прежде чем она показалась. Так же долго пришлось ожидать и вторую. Больше машин не было, они гудели где-то в стороне. Аня мысленно уже не раз перешла проспект. Но не сделала ни одного шага. Нельзя сказать, что она сомневалась, боялась, мучалась. Напротив, в голове теснились посторонние, дикие сейчас мысли. У неё так и не вышло пересечь проспект. Как будто он и впрямь был полноводным и глубоким потоком.
Утром он опять раскинулся у неё на пути. Ну, это было уже смешно. Абсурдно. Дико. Это было уже даже не детство. Сумасшествие. Иди, идиотка! Сделай шаг. Ну же, ну! Аня била себя словами, как плетью, и не покидала тротуар.
Что со мной, спрашивала она себя. Начинала размышлять о том, что случилось. Сетовать, что вообще повстречала Спирита. Приходить в ярость от ненужных сейчас раздумий. Она уже решила! Разумные доводы указывали – шагай вперед. Узнай хотя бы, что случилось. Какая бы тайна не крылась в квартире Спирита, знать было куда лучше, чем оставаться в неведении.
Аня не могла перейти проспект. Может быть, ей теперь действительно нужен был врач, настолько не в порядке было с головой. Аня спрашивала себя об этом, когда развернулась, побрела домой.
– Бабушка, бабушка, – кричал мальчик, – смотри, какие маленькие листики. Какие маленькие.
– Да, Юрочка, – отвечала бабушка, – аккуратней, не трогай их, это первые листики.
Аня молча прошла мимо них. Мимо двух начинающих зеленеть берез. Крохотные, свитком согнутые листья резались прямо из жесткой коры ветвей. Их трепал ветер, и окутывал смог. Их мякоть ещё дрожала от жёстких древесных объятий. Им было больно.
**************
Видения вновь приходили внезапно.
Как это случилось? Спирит забыл об обычных сеансах. В заветные предрассветные часы он лежал, крепко прижимая к себе Аню, не мог уйти от неё. Когда она оставалась в его одинокой квартире, ему как-то неловко было входить в транс при ней, неприятно было думать, каким она может увидеть его, когда проснётся. Она и без того не чувствовала себя спокойно, оставаясь у него. Пугалась малейшего звука, и часто до самого рассвета не смыкала глаз. Если же они проводили ночь в квартире Милы, там было слишком непривычно, Спирит любил гвоздичный аромат, игру овалов, ветхие часы, но это было не его пространство, даже без любимого кресла было трудно ускользнуть в свои странствия.
К тому же всё в его жизни так изменилось, просто перевернулось вверх дном. По утрам он часто провожал Аню, город со своей суматохой накидывался на него. Но жаль, как жаль было так скоро расставаться, и Спирит готов был вытерпеть и город. Возвращаясь домой, он занимался гимнастикой, спал, больше работал – неясно почему траты необыкновенно возросли, приходилось самому искать Саню, Кирилла, больше думать о сбыте. Потом они встречались на улице, и она приносила с собой – веселье, радость, ласку, но вместе с ними и дорогу, институт, дела, смешные заботы, суету. Это не было неприятно. Более того, в те дни, когда ей нужно было бывать дома, Спирит скучал, не находил себе места, всё валилось из рук. Для него – да, для него! – были важны её рассказы, самые крошечные подробности, кто о чём болтал, что происходило на бесконечных парах – а что там собственно могло происходить? Недостойными и крупицы внимания казались Спириту подобные события раньше, он часами готов был теперь слушать о них, когда говорила Аня. Если же она не ходила на учёбу, весь прежний распорядок окончательно рушился. Но как же прекрасны были эти проведённые вместе в неге и праздности дни. Желудок его протестовал против плотной, перенасыщенной пищи – Аня готовила то, что готовили её мама и бабушка, что она сама привыкла есть, его нехитрая стряпня приводила её в ужас, а как же можно было отказаться от чего-либо, сделанного её руками, подносимого ей. О, они проводили в постели часы, потом ели и пили вино, горячее багряное и терпкое вино, чтобы, проведя так весь день, забрать с собой Джека и отдаться ночной прогулке. Да и Джек, что сперва ворчал, нервничал, метался, переживал, оставаясь один, постепенно привык, да и полюбил новую жизнь. Ему тоже доставалось немало ласки, он уже открыто лез на тахту, и Спирит не мог запретить, Ане было легче в его доме, когда Джек был рядом. Пёс капризничал и ленился, как будто не прошёл многолетней суровой выучки. Но он мог ныне позволить себе что угодно, имея такую заступницу.
Спирит вообще-то пока не собирался совсем забыть о видениях, не решил окончательно навсегда расстаться со снами. Но само собой получалось, что им не оставалось места. У него мелькали мысли хотя бы изредка обращаться к странствиям, но даже по-настоящему задуматься об этом не находилось времени.
Видения напомнили о себе сами.
В один из дней он провожал Аню, и город издевался над ним нестерпимо. Она пропустила первую пару, следующую – никак не стоило, грозило нервотрепкой. Час-пик уже прошёл, народу по пути было не много, но повсюду царил какой-то неприятный лязг, канонада битых кастрюль. Пока они вместе ехали в троллейбусе, в метро, Спирит едва ощущал это, на его щеках было Анино горячее дыхание, её голова была склонена к нему на плечо. Обратный путь давался куда труднее. Вроде бы день этот был из тех, что хотел полюбить Спирит, – с ярким, шаловливым солнцем, первой зеленью – свежей травой, прорастающей старую, пожелтевшую, чирикающими в восторге воробьями. Но лязг, лязг, какой-то неопределённый, то здесь, то там, как будто дрожало нутро гигантской пучины города, Спирита передёргивало и трясло, он не чаял добраться до своего уголка.