Так много всего бурлило внутри, так мало осталось, когда Аня, наконец, была рядом. Усталость, странное оцепенение, удерживаемое тупым нежеланием из него вылезти, неточность, невыразительность слов, озлобление и замкнутость в ответ на их неполноту. И, вдруг, раздраженная, жирная ревность, когда Джек влюблёно – сочувственно! – лизал Ане руки.
Её резкие, неожиданные слова. Внезапное расставание. Облегчение, вот что он испытал в первый миг. Раскаялся сразу же, как только сделал несколько шагов прочь. Внезапно показалось, что Земля раскачивается под ногами и тянет его к себе. Джек, будто поддержал его вначале, помог устоять, но совсем довёл потом – огромный, могучий, как мохнатый белый слон, и – так жалко, так униженно скулить! Спирит скорее затопал к дому, отчасти утратив свою невесомую поступь. Кресло ждало его. Был способ всё разрешить.
Но стоило с лучами зари очутиться в яви, как ясность пришла. За годы видения стали не то чтобы пресными, но очень привычными, как ни поразительны они были, редко несли что-то новое, озаряющее. Большая часть их не стоила одного Аниного движения. Того, когда она напряженно прикусывала губу или вдруг просительно, беззащитно охватывала его руку своими. Ему нужна Аня, нужен солнечный свет сверкающими копьями низвергающийся на кроны Битцевского леса, а сны это то, что и так ему принадлежит. Пожалуй, не стоило только резко менять сложившийся порядок его жизни. Но главное было – скорее вернуть Аню, загладить обиду, которую нанёс ей.
Он собрался и обратился к ней – Ты нужна мне, ты нужна мне. Прости, прости, прости меня. Сегодня, сегодня и всегда будем вместе. Не бойся и поверь и прости, прости меня.
Это было легко, обратить к ней свой голос, голос, который звучит без слов и не страшится расстояний, прежде лишь Анины сомнения и страхи служили ему преградой. Но сегодня безмолвный зов никак не мог покинуть крепкие стены его логова, и лишь Джек настороженно внимал ему, от старания напрягая поднятые уши.
Это слегка обескуражило Спирита, но, в конце концов, всё было просто исправить. Он обязательно отыщет вечером Аню и точь-в-точь повторит ей. Даже лучше, что скажет, глядя в глаза.
Кто-то второй обитал в теле Спирита. Это был человек наоборот, ему всё не нравилось, всё-всё, что чувствовал Спирит. Он не хотел видеть Аню, он жаждал отгородиться от неё. Ему нужны были сны, неважно озаряющи они или обыденны, но сладко, сладко погружаться в них и ни о чём не помнить. Искать же чудо дневного света ему было омерзительно, он, то уговорами, то страхом пытался отвадить от этого Спирита. И пусть он был слабосилен, ему было не одолеть решимость Спирита, он не оставлял своих попыток. Путался под ногами, цеплялся за рукава, нашёптывал всякую дрянь. И – настойчивей, настойчивей.
Спирит не мог заставить его замолчать целый день. Но уже знал, сознавал ясно, где найдет Аню, как выскажет то, что должен, как загорятся её глаза. Как будет в этот миг сверкать ещё не зашедшее солнце. Спирит собирался в радостном возбуждении. Какие-то иглы покалывали его позвоночник и забирались всё выше. Но он не мог понять, почему дрожал и испуганно скулил Джек. Не радовался поводку.
Спирит хотел открыть дверь, чтобы выйти, его встретил удар в лицо. В глаза плеснули молнией раскаленный, обжигающий свет, и от них к затылку стекла тяжелая свинцовая капля. Он прогнулся, опрокинулся на пол, здорово ударив макушку, вытянулся на спине, вскинул руки вверх. Пытаясь защититься... или может быть выползти.
Выползти. Он лез по стягивающемуся тоннелю. Вот-вот только было добраться, и вдруг всё длиннее, всё искаженней его траектория, всё дальше цель. Чтобы карабкаться, он сжимался. Собраться, выдавить воздух, тело, нутро, и – чуть вперёд, ещё чуть-чуть. Было же близко! Дальше только теснее. Ещё скомкаться, ещё, чтобы едва продвинуться. Вот несчастье! Как тяжко, как больно быть таким маленьким, втиснутым в такую узкую колею, скомканным в ничто, в мельчайший шар, переполненный от натуги, грозящий в любой момент разорваться. Тоннель тоньше. Движение. Потуга. Предел, меньше стать невозможно. Назад? Оттолкнуться. Где же выдержка? Раздувает, рвёт изнутри, то, что так старательно ужимал, сдавливал в себе, теперь распирает, распирает. Держит только тоннель, он давно бы взорвался, не будь он меж стен, в которые словно врастает. Уйти невозможно. Остаться? То есть погибнуть! Быть раздавленным всмятку. По тоннелю идет гул. Сильнее. Громче. Стук. Теперь стук. Мощный, полный, как колокол. Рядом, где-то чуть выше. Там. Там. Там, там.
Там. Там. Там, там. Жарко стучит огромное, верное сердце Джека. Здесь я с тобой. Я здесь, я рядом. Бедный, бедный Хозяин мой. Чем же помочь? Если б я мог, я бы отдал жизнь за тебя. Но могу лишь немного снять этот жар, этот огонь со лба и со щек.
Тело Спирита на полу. Сам он внутри, немыслимо мал, где-то около пупка. Тело громадно и страшно. Лицо телу шершавым, влажным и липким языком лижет Джек. А-а-а-ах!!! Вновь сам он и есть это тело. Тело и есть он сам? Веки плотно прижаты. Мучительный сон! Затекли мучительно руки. Ни за что он туда не вернётся. Счастье, что это прошло.
Он на полу. Перебраться в кровать. Онемевшая бессильная кисть подрагивает, елозя по косматой шерсти. Шея Джека велика непомерно. Сможет ли приподняться?
С треском лопается пузырь в затылке, спёкшийся с полом. Больно, как больно!
Боль уже наверху, бьются об пол колени, вниз падают веки. Качает тёмный, моргающий паркет, неуклюжий возница скользит по нему, скребя когтями. Он бел, так ослепительно бел, что смотреть на его лапы невозможно. Рябят и полоски паркета. Когда-то, наверное очень давно, его тоже куда-то везли так. В деревенской телеге ль, на саночках детских.
Ах, в лодке. Лодка толкнулась бортом о причал. Спирит шарит рукой по краю. Тахта кажется высокой и гладкой. А этот? Как ужасно часто и горячо дышит, обдавая запахом собачьего чрева, как он бестолков. Кажется, вымазал своей слюной всё лицо. Ну, вот забирается под него, пружиня сгибает передние лапы. Хочет, как рычагом, втолкнуть на постель. Но тянет в сторону.
Бесполезная тварь, ты ж прёшь не туда. Удастся ли, чёрт возьми, ему лечь? Самому опереться локтем, толкнуться. Вот так! Также перелезал через забор, изгородь какую-то совсем мальчишкой... Или чуть повзрослее. Только без ужасного жала в затылке. Безуспешно, только глубже вгоняет жало. А он ещё и тащит назад? Что? Зубами схватив рубашку, валить его? Ах, скотина! Прочь! А, ну... Рывок, рывок через буровящее мозг острие. Переносица уперлась. Змеистые кожаные щербинки бегут по носу. Это не тахта. Это кресло. Как-нибудь растворить эту боль. Кресло? А, развернуться, опереться поясницей. Убирайся, убирайся, тварь. Свежесть летит из окна. Западный ветер качает, качает верхушку серого дома.
Качается и он, Спирит. Тихо, безмятежно. Маятник старых часов. Живописнейший грот. Грот перевёрнут. О, он этот маленький зверёк? Пахучий, тёплый с крохотным и часто звучащим сердечком, цепко ухватившийся задними лапками за уступ, уютно укрывшийся крыльями-перепонками, притаив в складках свой цветущий запах? О, нет, крошечный ублюдочек сам по себе, а Спирит не утратил ни мыслей, ни человеческих чувств, обретя только нечеловеческую, всеобъемлющую ясность. Но они вместе, они одно, и совсем, совсем не мешают друг другу. Зверёнышу безразличен Спирит, он почти не замечает его, сознавать его он не в силах. А Спирит..., Спирит же счастлив, блаженство, будучи могучим, безмерным, всепроникающим, мудрым остаться неприметным чудным существом, блаженство отдаться его существу, его смешным заботам и утлым желаниям.
Аня?!
Гул, гул. Выкрики, возгласы братьев. Возбуждение крепнет. Все, кто вокруг, срываются, крики, хлопки, все уносятся, уносятся. Не медли и ты. Расщеплены коготки. Падение. Раскинуться, кувырок. Мы парим! Лапкам сойтись – мягкий, но плотный взмах – и мощный бросок вперед. Пищать, пищать – стрельба по старым, иссечённым камням и в ответ – звенящее серебро. Тело кренит – зверёк знает свой грот наизусть и, вот – писк уноситься в пустоту. Это выход, это простор, это свобода!
Что же снаружи? Снаружи ночь. Чёрной прохладой, свежестью, лаской встречает она. Писк спешит в никуда, в бездонный, ловящий эфир, и зверёк плывет наугад. Незаметно, слегка Спирит подгоняет его, они стремятся всё дальше и теряют сородичей.