Его звали как-то, Костя, Витя или Вениамин. Он учился в МАИ, МИСИ или МИРЭА. Он был хозяином или гостем в квартире, расположенной за стеной логова Спирита, за той дверью, что была в торце. Он стоял и оживленно беседовал с обрюзгшим, очкастым и давно не бритым человеком в стройотрядовской штормовке. Последний был ужасно рад, беседа с таким молодым и приятным человеком, каким был Веня или Матвей, представлялась ему невероятно важной, приятной и содержательной, он едва не держал этого Митю за край рукава. Но Валя или Константин и сам никуда не торопился.
Какое Ане было до них дело? Почему она свернула на детскую площадку и села на деревянный борт песочницы, где загораживали кусты? Она очень устала, ей надо было отдохнуть. Допустим, он помнил Аню. Что с того? Допустим, он попытался бы с ней заговорить. Она могла бы вежливо улыбнуться и сказать, что у неё, к сожалению, нет времени. Допустим, он обратил бы внимание, что она немного не в себе. Подумал бы, что она напилась, надышалась бензином, наглоталась таблеток, ещё что угодно. Допустим, он рассказал бы Олегу, что Аня ходит в этот дом. Самое ужасное было бы, если б они вместе поехали в лифте. Но что из этого могло быть серьезной причиной, чтоб не подняться к Спириту?
Ну, можно было просто подождать. Скорее всего, он уже ушёл. Аня с трудом встала, выглянула из-за кустарника. Беседа была в самом разгаре, очкастый и небритый сильно размахивал рукой, они нежно улыбались и кивали друг другу. Анины ноги были из свинца, поясница болела.
Почему Джек опять ушёл, вместе с ним она бы прошла. Почему он опять оставил её?
Она снова напрасно винила пса. Джек неспроста торопился, а может, и чуял, что она всё равно не дойдет, ему же надо было скорее принести к Спириту и не растерять по дороге её запах, прикосновения её рук, губ, которые были рассыпаны по шерсти, вкус её кожи, который остался у Джека на шершавом языке. И он отдавал Спириту её поцелуи, лаял во весь голос, она с нами, с тобой, я принёс её запах.
А Аня смотрела вверх, отчаявшись найти окна Спирита под крышей, закрывала глаза, засыпала на миг и – была вместе с ними.
– Завтра, – решила она, поворачивая назад. На проспекте её едва не сбила машина. Она заснула в своей кровати, не раздеваясь, чувствуя, как пылающие икры разрываются на части.
Вечером разбудила мама. Больше уже ничего не спрашивала. Обращалась к ней как-то заискивающе, и Ане показалось глупым держать бойкот. Они избегали любых объяснений.
Назавтра мама даже не пробовала поднять её. Сначала Аней вновь овладели сомнения и страх. Потом она одолела их. Собрала в комок свои силы. Одела то платье, что он подарил, хотя в нем было уже жарковато, и оно кололо голое тело.
Телефон позвонил для неё неожиданно. Она не подумала и подошла. Это был Макс. Он говорил о какой-то книге, которую взял давно и непременно сейчас хотел вернуть. Что за книга, Аня не помнила. Это не имело никакого значения, Аня шла к Спириту. ”Приходи”, – сами собой сказали Анины губы Максу. ”Через полчаса. До встречи”, – бодро ответил он и повесил трубку. Аня заплакала, который раз она использовала любой предлог, чтобы отказаться от того единственного поступка, который хоть что-то мог изменить.
Её последний порыв был – всё-таки идти, как-нибудь потом объяснить или ничего не объяснять Максу. Порыв был недолгим, что-то уже помешало, зародив ставшими привычными колебания, с ними попытка была обречена на провал, Аня уже дважды возвращалась назад от самого дома Спирита. Она умылась, внимательно смотрела в зеркало, не видно ли следов слёз.
Это был “Сидхартха” Гессе. Книга всегда оставалась для Ани до конца непонятной, что не мешало ей быть одной из самых любимых. Аня не помнила, что отдала её. Макс замешкался на пороге. ”Заходи, чайник уже на столе”, — сказала Аня. Пусть думает о ней всё, что хочет, теперь уже нельзя было оставаться одной.
Она не представляла, о чём можно говорить, и полностью положилась на Макса. Он ведь был прекрасный рассказчик.
И затем потянулись дни, в которые она слушала новые и новые рассказы. За чаепитиями, которые длились бесконечно и не кончались с приходом мамы. Аня не знала, что думать о себе, какими называть себя словами. Каждую ночь она спрашивала себя – “Что случилось?”, плакала о Спирите и приказывала себе ни за что не отступить наутро. Каждое утро она отступала, каждый вечер ощущала беспокойство, если Макс хоть немного задерживался. Она не могла пройти через стену и не могла быть одна.
Её бесило только, что Макс постоянно пытался развеселить её. Однако, возможно, догадавшись, что ей неприятно, он оставил свои попытки.
Но его истории постепенно иссякали. Он начал рассказывать ей последние сплетни из жизни общих знакомых. Голос его грустнел от вечера к вечеру. Наверно, после того, как он исчерпал бы свои рассказы, ему пришлось бы больше не приходить. Аня не давала ему никаких авансов. Вздрагивала, если он случайно прикасался к ней.
И вдруг – он толковал уже о малоизвестных и совсем неинтересных ей людях – что показалось Ане таким забавным? Маленькая деталь, можно сказать оговорка, не там вставленное слово, витьевато-затейливо прозвучавшее у Макса, привыкшего к каламбурной речи. Эта деталь показалась Ане – слишком странной. Нелепой. Абсурдной. Дикой. Безообразно смешной. Аня не сдержалась. Рассмеялась. Всплеснула руками. Закрыла ими лицо.
Макс ухватился за это, как за путеводную нить. Нагромоздил сверху горы чуши. Свил гирлянды из нелепости. Вывернул их наизнанку. Обратил полной белибердой.
Аня смеялась. Хохотала. Рыдала и не могла сдержать слёз. Задержав рыданья, опять закатывалась хохотом. Чувствовала – не может остановиться.
И лицо Спирита представилось ей. Невероятно – даже для него – измождённое. Исполненное жестокой решимости. Лицо того, кто сказал ей – “Ты нужна мне”.
Аня растеряла свой смех. Сколько дней она знала, что должна была сделать и не делала этого. Сколько дней детские страхи и несусветные причины были сильней. Сколько дней она напрасно себя терзала и ждала Макса, чтобы спрятаться от себя самой.
Но следующий день оказался таким же, она опять не достигла его дома. Где ты была столько дней? – ей было страшно услышать теперь. Она поворотила почти от порога. Даже не ругала себя, не думала о том, чтоб сброситься с крыши или сдаться врачам, чтобы её тоже, наконец, сочли умалишённой. Тихо плакала.
Вернувшись, поставила чайник, смыла слёзы. И скоро прибежал испуганный Макс, который звонил и не заставал её дома. Всё потекло по-старому.
Было ли ей хорошо с Максом? Был ли он её утешением или самым надёжным укрепленьем стены? Аня не знала. Остальные были ей ненавистны. Какими мелкими, какими лживыми насквозь были они, те, что окружали её в институте, что звонили ей по старой памяти, и она не могла сразу от них отделаться. Как она могла раньше терпеть их речи, все повторяющие одна другую, их заученные остроты и заученные ругательства, заученные комплементы. Аня ужасалась тому, что жила среди них раньше, даже думала обо всём, как они, и это казалось ей нормальным. Макс был просто спасением для неё. Он хотя бы не пытался с важным видом повторять повсеместно утвержденные истины и не зубрил острот. При этом он не мог заменить собой и десятой доли Спирита.
Но с ним, правда, никогда не возникало ощущения, что идёшь по краю пропасти. С ним никогда не бывало страшно. От него нельзя было ждать, что вдруг он до неузнаваемости изменится. О нём нельзя было подумать, что, возможно, он психически болен. Что его откровенность или его привязанность к ней – обман, наваждение.
Зачем ему было всё это? Он же видел, что Аня не хочет кидаться к нему в объятья. Аня не понимала его.
Что думал об этом Макс?
В который раз он пытался уложить в голове эту историю, опять поздним вечером уходя от Ани. Сегодня он снова почувствовал себя рядом с ней неуклюжим. Со всеми своими каламбурами и шуточками, нарочно замысловатыми речами. Что перед ней зависали в воздухе. Мозоля глаза Максу тем, как натянуты, неуместны, пусты. Как его сила и достоинство. Когда она была рядом.