— А твой брат… он, получается, шастает туда-сюда без проблем?
— Получается.
— Мда. Ну давай что ли… показывай свой магический узор, коим Ваш покорный слуга будет вертать Вас с того света.
— Если будешь острить, я тебя укушу.
— Не получится, — вздохнул Андрей, — я ядовитый.
Несколько секунд я смотрела на него, а потом начала смеяться, а потом у меня от смеха случилась истерика, и Андрею пришлось отпаивать меня водой.
— Так?
— Да-а, — механически ответила я, да так и осталась с открытым ртом.
За его пальцем тянулся слабый след. Но не синий и не лиловый — след был того тошнотворно-зеленого с желтизной цвета, который порой окружает истовых последователей какой-либо религии.
— Андрей, ты верующий? — осторожно спросила я.
— Вроде бы нет.
— Но ты во что-то очень сильно веришь.
— Разве что в себя.
Ни хрена себе. Мне бы такую веру в себя.
— Повтори знак.
Он повторил — несколькими штрихами уверенно начертил в воздухе замысловатую загогулину. Не совсем верно, но сойдет. Загогулина светилась желто-зелеными разводами — сильнее, чем предыдущая, и тянула — как хороший магнит. Просто лучше не придумаешь!
— Андрей, ты — чудо!
Он театрально шаркнул ногой:
— Стараемся, миледи.
Ночь — странное время суток. Она преобразует дневную обыденность в непостижимую загадочность. Предметы, казавшиеся при свете дня простыми и плоскими, ночью обретают объем и значение, начинают жить своей собственной жизнью… Она меняет людей — неуловимо и ненадолго, всего на какой-то десяток часов… но иногда после этого десятка люди меняются навсегда. Я Новичок, я ненавижу все, что этим связано. Но ненавидеть ночь я не могу…
— Подожди.
— Почему?
— Ну… скажи хоть что-нибудь.
— Я люблю тебя.
— Нет! Не то…
Фальшь. Ложь. Ты не любишь меня — ты любишь свою тихую Олю. Кроме того, я вообще не уверена, что то притяжение, которое так вдруг возникло между нами, имеет с любовью хоть что-нибудь общее…
— Прости. Я… я хочу, чтобы было так. Думаю, это будет правильным.
Да. Вот то, что нужно. Все правильно.
Омут. Ласковые руки и губы. И глаза, в которых хочется утонуть — но нельзя… Поэтому отворачиваешься, уходишь от взгляда, и от осознания разрешенной запретности, ласка горчит, как мерзлые ягоды калины…
— Расскажи мне про Исход.
— Исход… Говорят, если Новичок проживет достаточно долго, то в конце концов доживет до Исхода. Говорят, что Исход — это исцеление. И выбор. Когда ты сам можешь выбрать, стать ли тебе Настоящим или снова — человеком. Говорят еще, что тот, кто дожил до Исхода, становится сильней Настоящих, и может сделать так, чтобы они исчезли… Только это, увы, не проверить.
— Почему?
— Новичок хочет умереть. В этом его суть. Он — куколка, в которой спит зародыш Настоящего. Его тянет к смерти. Я не знаю никого из Новичков, кто бы дожил до Исхода. Вообще говоря, я думаю, что Исход — это миф, придуманный Новичками для Новичков же. Чтобы не так страшно было. Типа — вот доживешь до Исхода, станешь сильным-сильным, и все сможешь… Все ищут в себе признаки Исхода, некоторые даже находят — только до Исхода все равно не доживают.
— А когда становятся Настоящими?
— Тогда… тогда все меняется. Настоящий хочет жить. И это желание доведено у него до абсурда, до инстинкта. Я до сих пор не понимаю, как мой отец смог перешагнуть через этот инстинкт…
— Значит, Исхода не бывает?
— Я уже ни в чем не уверена. Когда-то я считала, что Бессмертный — это тоже миф. Но теперь…
— А сколько нужно прожить, по твоим сведениям, чтобы дожить до вашего Исхода?
— Не знаю. Новичок не живет больше четырех-пяти лет. Это мы с Данькой только такие уникальные… Может потому что нас двое было, а может оттого, что рядом был отец — ходячий пример Настоящего. Но сейчас… Меня тянет открытое окно. Меня тянет бритва, лежащая на видном месте. Меня тянет крюк в потолке, веревка и улица, заполненная машинами. Я очень боюсь сорваться…
— Я не дам.
— Ты не можешь следить за мной все время. Кроме всего прочего, меня ужасно раздражает надзор, я буду взвинченной и нервной, если ты станешь за мной следить.
— Я не буду следить. Я просто буду рядом.
Я усмехнулась.
— Тебе свою девушку пасти надо, а не за недовампиршей приглядывать.
Он мне ничего не ответил, только посмотрел странно. Мне показалось, что в глазах его было сочувствие…