Когда был жив отец, каждое лето арендовали сад и мы. Весело бывало мне за городом, привольно!
Теперь нам об этом нечего было и думать, у нас не нашлось бы денег на аренду, потому что бабушка истратилась на похороны моего отца и разные послепохоронные обряды, сильно задолжала.
Скучно стало в опустевшем городе. И поиграть не с кем. Кажется, из всего нашего квартала лишь мы одни не переехали в сады. И совсем бы мы затосковали, если бы не соседи. Многие из них оставили у нас на сохранение те свои вещи, которые не нужны в садах. И вот, бывая в городе, эти соседи обязательно забегали к нам.
Ни один не приходил с пустыми руками, каждый нес ведро или яблок, или алычи, или винограда.
Бабушка и мама тоже поступали по обычаю: тут же старались отдарить наших добрых соседей, клали им в ведро что-нибудь вкусное, хотя бы пару лепешек. Отказаться от этого дара решался не каждый, потому что люди знали бабушкину гордость.
Уж чего-чего, а фруктов благодаря соседям и родственникам я поел. Приносили нам столько, что большую часть пришлось сушить. Под тонким слоем фруктов не видать было крыши, да и во дворе порой негде ступить — там сохли под жарким солнцем разложенные на циновках половинки персиков, дольки яблок, виноград.
К осени у нас набралось столько сушеных фруктов, что на зиму хватило бы и половины. Излишек мы продали и купили на вырученные деньги козу — так рассудила бабушка.
Моя мать очень боялась нашей теперешней бедности и вздыхала над каждым кусочком. Бабушка тоже, может быть, боялась, но никто бы об этом никогда не догадался. Уныния на ее лице я ни разу не видел, если не считать ее слез по моему отцу.
— Ну, сегодня у нас с тобой работа пойдет совсем хорошо! — бодро говаривала она моей маме, и они обе трудились не покладая рук с самой утренней рани допоздна.
Бабушка без конца что-то шила на машинке, мать выделывала на продажу тюбетейки. Бабушка часто уходила на базар, и тогда в доме появлялись деньги.
С домашним хозяйством тоже ведь хватало забот, и все же обе женщины дружно справлялись с делами. В нашем очаге был огонь. Мы, дети, редко оставались голодными.
— Эти две вдовы, старая и молодая, словно две сестрицы, — говорили соседки про мою бабушку и маму. — Одна трудолюбивее другой, одна за другую все старается сделать. Разве таким страшны бедность и тяготы?
Но есть, наверное, на свете беды печальнее бедности. Одна из таких бед — разлука. Такая беда к нам и пришла.
Моя мать стала все чаще и чаще уходить из дому к своему брату. Иногда, забрав с собой моего братишку, она исчезала на три-четыре дня. Бабушка становилась совсем молчаливой и была со мной ласковой как никогда.
Как-то моя мама не возвращалась из семьи брата целую неделю. Бабушка извелась, хотя виду и не подавала.
И тогда я отправился за матерью к дяде Хазратку́лу. Должен же кто-то вернуть ее наконец домой!
В том квартале, куда я пошел, жил не только дядя Хазраткул, но и все другие наши родственники со стороны моей матери. Из родичей моего отца там жила только тетушка Хамро́, смешливая, бойкая и добрая женщина, которая, говорят, когда-то и сосватала моих родителей.
Я вошел во двор дяди и сразу увидел на террасе свою мать. Она сидела там с моей тетей Салома́т и с другой моей тетей — дядиной женой. Одна из теток стегала курпачу́[17], другая сшивала лоскуты, а моя мама, приладив на колене новую тюбетейку, расшивала узоры.
Я поднялся на террасу. Ни с кем не здороваясь, я сказал матери:
— Вставай, пойдем домой.
Мать замерла и ничего мне не ответила. Она метнула на тетушку Саломат беспомощный взгляд. А та поспешила ей на выручку, заговорила со мной:
— Куда ты собрался увести свою мать, а?
— Как куда?! — вскричал я. — Нам надо домой!
Тетя Саломат опустила глаза, нахмурилась, помолчала, а потом, с трудом произнося слова, сказала:
— Понимаешь, мальчик… дом твоей матери — здесь… Да, да, здесь она родилась, здесь выросла…
— Но она ведь замужем! — нашелся я.
— Да, отсюда она вышла замуж, — продолжала тетя Саломат, — но муж ее умер, и она вернулась сюда…
— Не вернулась! Не вернется! — закричал я, прервав тетю на полуслове.