Как ей не горевать сегодня, если ее покинула та, которую бабушка любила, как родную дочь? Ведь моя мама была для нее последней надеждой и опорой… Моя мама придавала бабушке сил, брала на свои молодые плечи самые тяжкие заботы. А что будет теперь?
Я лежал на крыше, слушал плач женщин и сам заливался слезами жалости.
Мертвенная тишина воцарилась в нашем дворе с тех пор, как не стало здесь моей мамы и моего веселого братика Шакира.
Бабушка сделалась неразговорчивая; таким стал и я — с кем мне говорить, если молчит она? Я никогда не замечал прежде бабушкиной старости, а теперь вдруг заметил: кожа лица была у бабушки раньше светлой, а стала темной и сморщенной, зеленоватые глаза сверкали живо и зорко, а теперь потускнели… Порой мне казалось, что у нее не осталось сил даже на то, чтобы вздыхать и плакать. А потом, глядишь, вдруг встрепенется и начинает живее прежнего делать бесконечные свои дела: убирает в доме, печет, стряпает, штопает мою одежду, шьет что-нибудь для продажи на базаре, чаще всего — халаты.
Я радовался, что бабушка ожила, и никогда не жалел оставить игру с мальчишками, лишь бы помочь в домашних делах: подметал в комнатах, ловко разводил огонь в очаге, носил продавать молоко от нашей козы. Даже за такое чисто женское дело взялся, как плетение тесьмы — узорчатой каемки для оторочки халатов.
Конечно, никто не должен был знать, что я плету тесьму. А то задразнят: «Девчонкой стал!» Если увидят мои близкие друзья, Шарифбо́й и Исмаи́л, — не беда, они-то не станут меня высмеивать. А другим ребятам только попади на язычок. Такие, как малыш Шаро́ф, мне не страшны, откуда малышу знать, мальчишечье дело я делаю или девчоночье. А вот от старших ребят надо таиться. И я, занимаясь тесьмой, все время поглядывал на ворота. Так и сегодня.
Бабушку это рассердило. Она заметила мою рассеянность и прикрикнула:
— Что это с тобой? Взялся — работай как следует, не серди меня!
Да, она стала раздражительной. И обидчивой. Это заметили наши соседки и родственницы. Как-то тетушка Биобида́, взобравшись зачем-то на крышу своего дома, увидела бабушку, убиравшую у нас во дворе, и ворчливо сказала ей:
— Эй, Мухаррам-апа́, если взяли чужую вещь, так надо возвращать. Сказали «завтра верну», а это «завтра» продолжается уже целый месяц.
Никто никогда не обижался на ворчунью Биобиду, тем более моя бабушка. А тут вдруг вспылила:
— Что же это я у вас взяла и не вернула?
— Топор! Дочь моя вам давала топор. Забыли? Вы же сами приходили, своими руками унесли. Навсегда, что ли?
И правда, я как-то видел в чулане под грудой старья чей-то топор. Сильная и ловкая мама умела орудовать топором, а нам с бабушкой он к чему? Вот и забыли о нем.
Тут бы извиниться перед соседкой, вернуть вещь, а вместо этого бабушка еще и отчитала Биобиду:
— Топор ваш я хоть и взяла, да не проглотила же! Всем вам так и мерещится, что эта старая немощная Мухаррам, оставшаяся без своего сыночка, а теперь и без невестки, возьмет что-нибудь ваше да и присвоит. Не так ли? Нет, никто на ваше добро не зарится!
— Да вы это что, апа?! Да разве я что-нибудь хотела такое сказать или… — заголосила опешившая Биобида.
— Нет уж, у меня никогда не было в привычке людей грабить! — не унималась бабушка. — Слава богу, ноги-руки еще целы, кусок хлеба себе и внучонку заработаю, с протянутой рукой под чужими дувалами не пойду. Ничего вашего мне не надо!
Сестрица Умри, услышав ссору, вышла на порог своего дома и попробовала урезонить бабушку, но досталось и ей:
— А ты что вмешиваешься? Слишком молода, чтобы мне указывать. Та безбожница придралась из-за своего дрянного топора, а теперь и ты выскочила? Я не такая, как вы думаете. Это вы ловкие — брать и не отдавать чужое, так и дрожите над каждой иголкой, а я, а я…
— Успокойтесь, биби… — ласково попросила сестрица Умри. — Ведь вас все любят и уважают, а вы сегодня вон какая… Не надо, биби!
Я догадался в этот миг шмыгнуть в чулан, отыскать там злополучный топор и кинуться с ним во двор к Биобиде, чтобы вернуть ее собственность.
— Какая муха твою бабушку укусила? — ворчала тетушка, спускаясь ко мне с крыши по лесенке. — Конечно, мой язык тоже хорош, но я ведь ничего такого обидного и не сказала, а?
Я не ответил и вернулся домой. Соседки давно попрятались от бабушки, а она все еще бушевала у нас в комнате, словно продолжая свой разговор с сестрицей Умри (о тетушке Биобиде она успела забыть):