Над входом в клуб висел радиорепродуктор, не умолкавший с утра до ночи. Как-то, проходя мимо клуба, я услышал по радио знакомую мелодию. Это была мелодия той самой песни «Сыны трудового народа», которая заворожила меня на улице Санкалок в исполнении школьной колонны Таги Мадраса. Радио пело по-русски, но мелодия, я не мог ошибиться, та же самая. «О-о, — обрадовался я, — русские тоже выучили нашу песню? Значит, она понравилась и им!» Поглядывая наверх на репродуктор, я стал маршировать на месте под звуки песни, вторя ей по-таджикски:
И вдруг мне захотелось подхватить песню мужского радиохора, петь вместе с ним по-русски. Не беда, что я не смогу правильно произносить трудные для меня слова и не всегда пойму их смысл. Я пел, кое-что даже сумел запомнить:
Я потом много раз вспоминал эту русскую песню, повторял запомнившиеся слова, старался вникнуть в их смысл. «В чем же тут дело? — изумлялся я. — Песня та же, что и у таджиков, тот же мотив, так же ее и поют, а слова вроде бы иные, на перевод с таджикского не похожи!»
Я стал прислушиваться к радиопередачам, к песням мальчишек в так называемом с давних времен Русском квартале нашего города. Оказывается, много песен, которые я считал таджикскими, поют и русские. Например, «Партизанская». Или «Мы дети дехкан-бедняков». Но не может ведь быть так, что в русской песне слова те же, что и в таджикской? Разве могут русские петь про себя самих «мы дети дехкан-бедняков»?
Конечно, нашлись бы люди, которые объяснили бы мне, в чем дело: таджики брали для своих новых песенных слов, рожденных победившей светлой действительностью, русские революционные мелодии. Но я стеснялся спросить, а сам найти разгадку не мог из-за незнания русского языка.
Впрочем, я и не собирался так уж ломать голову над загадкой, а пел как придется, потому что мне нравилось петь. Я мог исполнять песню по-таджикски и тут же перейти на русский, не задумываясь, переводные это слова или нет.
…Однажды высоко в небе проплыли с далеким гулом серебристые самолеты-птицы; стар и мал высыпали во дворы и на крыши, чтобы увидеть чарующий полет.
Мне почему-то захотелось в этот миг запеть. И я во весь голос стал исполнять «Сыны трудового народа», маршируя по двору.
Соседский мальчишка Гайбулло пристроился мне в затылок, подхватил мелодию. Он постарше меня, крупнее телосложением. Голос у него звучный, заглушил меня так, что женщины и девчонки, наблюдавшие за нами, не могли слышать, как я пою.
Но ничего, я свое возьму! Когда наш дуэт закончился, я начал петь «Партизанскую», услышанную и заученную мною по радио. Уж эту-то Гайбулло не подхватит, потому что по-русски умею петь только я. Конечно, я не ведал, как смешно у меня искажаются слова:
Мне казалось, что все заслушались, а я начинал каждый куплет еще вдохновеннее:
Если я не помнил весь куплет, я снова повторял уже спетые строки. Тщетно пытался Гайбулло подпеть — он лишь беспомощно раскрывал рот.
По реакции слушателей я имел право думать, что оказался победителем в этом певческом состязании: ведь знаю несколько песен и исполняю их на любом языке!
Много нового вошло в нашу жизнь и входило каждый день в краю родников, ощутившем весну. Новые песни. Новые явления. Новые события. Все вызывало живой отклик у людей, волновало сердца, настраивало на предощущение новых и новых перемен.
Вот и такое небольшое вроде бы событие: серебристые птицы полетели в нашем небе на север. Мы, мальчишки, реагировали по-своему: с минуту стояли словно остолбеневшие, наблюдали за полетом задравши головы, а потом закричали «ур-ра!», сорвали с голов тюбетейки и закружились в восторге как сумасшедшие.
А взрослые? Они поднялись с суфы, сгрудились в середине двора и долго молча наблюдали за полетом, пока стая самолетов не скрылась в небесной дали.
— Господи, сохрани! — взмолилась бабушка. — За семьдесят своих лет лишь голубей, ворон да орлов приходилось видеть в небесах, из рукотворного — воздушных змеев мальчишеских. А тут… Уму непостижимое вижу!
— «Небесный пароход» называется… — произнесла одна из пожилых женщин. — И говорят, человек сидит внутри!