Я уже готов вцепиться в ворот Гани, рвануть его новенькую, с иголочки, рубаху, свалить на землю обидчика… Но я вспомнил вдруг о своей рубахе, и это удержало меня от расправы. Ведь Гани тоже в долгу не останется, а моя рубашонка такая ветхая, ее лишь тронь — полетят клочья. Легко ли будет бабушке справить мне новую…
— Давай играть в чижа, — зло предлагаю я своему недругу. — Я тебя так загоняю, что не отдышишься!
— Где же тут играть, дуралей? — разводит Гани руками, показывая, какая у нас узкая улица. — Тут «чижу» и лететь некуда.
Ребята, окружившие нас, соглашаются с ним.
— Пошли к Таги Джару! — задираюсь я. — Там просторно, там нет домов и заборов…
— Домов нет, зато деревьев полно! — выкручивается трусишка Гани, и ребята опять соглашаются с ним.
— Тогда играем в туппигилмойди́! — вызываю я обидчика.
— Фи, разве это игра — кто дальше отшвырнет ногой свою тюбетейку! — фыркает Гани.
Тут примиряюще вмешивается Исмаил и предлагает:
— Давайте лучше в общую игру «пешие-конные»!
Однако я не хочу отступать. Пусть Гани знает, что всегда получит отпор.
— Ладно. «Пешие-конные»! — соглашаюсь я с Исмаилом. — Но после этого я иду с Гани на спор в «зув-зувакон»!
Гани хохочет, издевается. Ребята отговаривают меня от рискованной затеи, напоминают, что Гани — «зув»-чемпион. Но я разозлен, меня трудно испугать.
— А если продуешь? — спрашивает Гани.
Я решительно отвечаю:
— Твое право!
— Ишь как расхрабрился… — бормочет Гани, но в его голосе уже нет уверенности, он видит, что я готов к беспощадному состязанию: «твое право» — это означает, что победитель вправе безнаказанно присвоить побежденному любую обидную кличку. И Гани спешит тут же подобрать мне кличку авансом, чтобы запугать меня: — Знай, если проиграешь, ты Пес!
— Твое право! — упрямо повторяю я и добавляю угрожающе: — Или мое.
Мы играем в «пешие-конные». Разбиваемся для этого на две команды, у каждой свой предводитель. Разыгрываем, какой команде быть конной, а какой — пешей. И вот конные уже взгромоздились на пеших, каждый на свою «лошадку». Поехали! Я везу Исмаила — так мне выпало. Он тяжелый. Я поглядываю исподлобья — скорее бы попался нам взрослый встречный. Но улица, как назло, пуста! A-а, вон идет дядя Эшмахмад…
Наш предводитель Шарифбой, пыхтя под своей ношей (он везет предводителя всадников), спешит спросить у дяди Эшмахмада:
— Конные верхом или пешие?
— А откуда начали? — уточняет дядюшка.
— Всего лишь от калитки дяди Мирджамала! — кричит Соли́, восседая верхом на Шарифбое.
— Всего лишь? В таком случае, — решает Эшмахмад, к разочарованию пеших, — пусть конники еще покатаются.
Наша кавалерия плетется дальше. Улица пуста, взрослых не видно. Мы, пешие, уже выбились из сил, но просить пощады не полагается. О радость, из калитки своего дома показалась тетушка Улуго́й, мать Вахо́ба (он везет на себе Рахима). Не ожидая вопроса, тетушка жалостливо кричит:
— Всадники — пешком, всадники — пешком! Глядите-ка, как замучили пеших. Куда это годится?
Наша команда готова молиться на тетушку Улугой! Я скидываю с себя Исмаила и радостно вскакиваю ему на плечи, лихо понукаю:
— Хих! Хих!
— Почему ты понукаешь меня, словно осла? — возмущен Исмаил. — Еще раз скажешь «хих», и я имею право взбрыкнуть, скинуть тебя, понял?
— Ладно, ты не осел, а лошадь, я буду понукать тебя так: «Чу! Чу!»
— Тоже нельзя! — протестует Исмаил. — Ты обязан ехать молча!
Нет, нашей команде сегодня не везло. Не успели мы проехать и пяти шагов, понаслаждаться, как из-за угла вышел ака Акра́м. Углубленный в свои мысли, он в ответ на вопрос Соли, кому быть верхом, а кому пешком, рассеянно бросил на ходу:
— Всадники — пешком… Некогда мне, некогда!
Пришлось мне снова тащить на себе Исмаила. Так, попеременно спешиваясь или взнуздывая «лошадок», добрались мы до конца улицы и вернулись назад.
Порядком устав, обе команды сели за домом Бозора отдохнуть. Я стараюсь дышать глубже и ровнее, чтобы выдержать состязание с Гани в «зув-зувакон».
Из калитки браво вылетают верхом на своих «лошадках» мой братик Шакир и его приятель Шароф. Я видел, как они уже с утра начали мастерить себе коней. И вот первый выезд.
Мы, старшие, снисходительно смотрим на наивную забаву двух малышей. Давно ли мы сами довольствовались такими глупенькими затеями! Прутик, прикрепленный к какому-то подобию конской головы, поводья из веревочки, плеть из мочала… И мчись верхом наперегонки, вздымая ногами уличную пыль! Обрадованные нашим вниманием, Шакир и Шароф визжали, стегали «лошадок» плетью, зычно понукали «чу-чу!», а добежав до нас, круто осаживали скакунов: «Тпру-у-у!»
— Начинаем! — вскочил я. — Вставай, Гани, если еще не испугался!
Мы стали плечо к плечу. Шарифбой скомандовал:
— Внимание! Раз… два…
Я набрал полную грудь воздуха. У меня даже голова закружилась.
— …три! — махнул рукой Шарифбой.
Не глядя на соперника, я рванул с места, сдержанно и расчетливо цедя «зуввв», но так, чтобы ребятам было слышно. Они бежали рядом с нами. Мы с Гани мчались по улице и зудели, как шмели, которые любят кружить в комнатах под потолком, выматывая душу жужжаньем.
Я бежал поначалу без труда. Воздуха в легких еще много. Вот угол дома, где живет Толи́б. Сюда я всегда добегал без особых усилий, так и сегодня. Но это, увы, еще лишь полпути. До улицы Вогат еще остается немало шагов. Гани их одолеет. А я? Надо прибавить скорость!
Вот и улица Вогат, пересекающая нашу… Гани замедляет шаг, его «зуввв» становится глуше. Он думает, что я сейчас остановлюсь. Нет, я сделаю еще хотя бы пять шагов.
Сторонятся не только встречные ребятишки, но даже взрослые, словно чувствуя: происходит что-то серьезное, не зря так яростно мчится ватага мальчишек. Слышен только топот множества ног, несется по улице мерное «зуввв»…
Я уже не слышу своего голоса. Но и голос противника умолк. Значит, у обоих кончилось дыхание. Мы оба одновременно прекращаем бег и жадно глотаем воздух, делаем несколько постепенно замедляемых движений руками вверх-вниз.
Ребята, наши судьи, дружно заключают:
— Ничья! Оба пробежали одинаково!
Я было приуныл, но ко мне подбегают Исмаил, Шарифбой, Рахим, обнимают меня, тормошат, хлопают по плечу и наперебой поздравляют:
— Молодец! Ты доказал этому Гани. Конечно, доказал, он ведь считал, что никто на свете с ним не сравнится! А ты утер ему нос…
Гани стоит одиноко, зло посверкивая глазами. К нему никто и не подходит. Молча, отвернувшись от всех, он понуро идет прочь.
Мне становится жалко его, и я говорю ребятам:
— По-моему, ничья… Оба победили.
Однако Исмаил подводит итог, с которым соглашаются ребята:
— Спор у вас, согласен, еще впереди, но для тебя ничья с чемпионом все равно что победа. Поэтому считай так: у тебя очко в запасе!
…Выросли мальчишки тех времен. У новых мальчишек новые игры, а может быть, и какие-то из тех, наших. Но памяти сердца всегда будут милы воспоминания о забавах своего детства, как милы были Шакиру и Шарофу их «лошадки», казавшиеся нелепыми тем, кто тогда был уже постарше.
КРАСНЫЕ ФЛАЖКИ В СИНЕМ НЕБЕ
Невероятно интересно запускать воздушный змей! Я хорошо помню свое ощущение той поры: выпускаешь в синее небо простейшее творение человеческих рук и разума — и словно сам летишь за этой воздушной игрушкой. В такие сладостные минуты все мысли и мечты, какие они ни есть у ребенка, обращены в поднебесье, туда, где парит белый бумажный квадрат с красивыми узорами. О ракетах, которые будут долетать до планет, мы тогда, конечно, и слышать не слышали. Даже о самолетах и то имели смутное представление.