Мастерили воздушных змеев мальчишки, многие юноши, а то и взрослые мужчины. Мастерили в одиночку, иногда и целыми «бригадами» (это в тех случаях, когда делали большой змей, который одному запустить и удержать невозможно).
Любители могли купить в лавках все необходимое. Прежде всего требовалась вощеная белая бумага. Из листа длиной в шестьдесят и шириной сорок сантиметров мы, мальчишки, могли сделать одну летающую игрушку, а при желании даже две или три.
Зато юноши и молодые мужчины делали себе огромное чудо в три либо четыре листа! Такая махина взлетала необыкновенно высоко, видеть ее мог весь наш город. Привязанная к змею лента была не просто украшением. Ее хорошо промасливали для прочности и «звучности»: в воздухе она туго трепыхалась на ветру, гудела и равномерно пощелкивала, напоминая рокот самолета, чем особенно гордился владелец.
Прикрепленный на хвосте змея фонарь был еще одной гордостью хозяина. В вечернем небе этот огонек светил, как плывущая звезда.
Город наблюдал за таким необыкновенным запуском с крыш домов, причем зрительские места занимали и взрослые. Делились впечатлениями, любовались, спорили.
— Запустили, кажется, из Таги́ Мадра́са… — гадал кто-нибудь.
— Нет, из квартала Олкоро́н! — слышалось возражение.
— Да что вы? — вмешивался кто-то в спор. — Это парни-пекари из квартала Хавзи Сангин запустили! Я сам вчера видел, как пекарь покупал в лавке три мотка шпагата. Кажется, этого парня Каю́мом зовут.
— А помните, в позапрошлом году с косогора Тал кто-то поднял в небо такой фонарь, который сиял, как полная луна?
— Да, тот змей был, наверное, из шести листов, иначе ему такого фонаря не поднять бы… — присоединяется кто-то к воспоминаниям. — А этот, из пекарни, — листа четыре, не больше. Правда, трещалка у него неплохая. Шпагат-держатель, я думаю, в две нити, а? Если меньше — оборвется. А может, в четыре нити?
— Да ты что! Сплести четыре нити — это ведь целый канат. Бычка удержать можно, не то что лоскут бумаги! — загорается опять спор.
Когда наблюдают за полетом днем, фонарь никакого эффекта не производит, зато можно поговорить об узорах, которыми разукрашена вощеная бумага. Образцом для рисунка обычно служили орнаменты глазурованных кирпичных стен медресе́[34], но ведь надо еще суметь перенести эту красоту на бумагу. Не каждый был способен добавить при этом что-то свое, найти удачное сочетание самых ярких красок.
Нанесение узоров было моим любимым занятием. Оно казалось на первый взгляд не очень трудным. Требовалось разграфить лист на квадраты и потом закрасить квадраты во все цвета радуги, чтобы они напоминали изразцы стен медресе. Вооружись карандашом и линейкой — и первая часть работы не составит особого труда. А вот какой краской какой кирпичик закрасить, приходилось фантазировать, чтобы сложился орнамент.
Воздушный змей без хвоста — не змей, он не будет устойчив в воздухе. Обычно хватало неширокой полоски ткани, прикрепленной одним концом к задней планке летающей игрушки, но для настоящих змеев с красивым орнаментом делали хвост более пышный: длинный шнур с нанизанными на него на равных расстояниях шариками ваты.
Венчали красоту большого, любовно изготовленного изделия треугольные лоскуточки из цветной ткани, они крепились на двух выступающих концах диагонально скрещенных планок. Говорилось, что цвет безразличен, лишь бы поярче. Но мы, мальчишки, видели, что каждый из любителей постарше хочет считать эти треугольнички не просто украшениями, а символом нашего советского флага, реющего в поднебесье, и поэтому непременно выбирает красный цвет. Ну, а мы подражали старшим.
Я тоже смастерил однажды большого воздушного змея, да только жаль, полет завершился неудачно…
Рамку небольшого воздушного змея обычно делали из камыша, для большого требовалось что-нибудь покрепче. Лучше всего подходили планки из сосны, древесина которой прямослойна, легко и ровно колется. Где же мне раздобыть сосновую дощечку, кто расщепит ее, остругает рубанком планочки?
Вот кто мне поможет — мой дружок Толиб! Он хороший мальчик, его не придется упрашивать. Вся его родня плотники, сам Толиб помаленьку начинает учиться плотницкому ремеслу у своего брата, высокого доброго парня.
Мы пошли с Толибом в плотницкую мастерскую. В центре длинного помещения находился верстак, покрытый стружками и опилками. Сколько тут, в этом помещении, всяких досок, реек, планок… Вон те толстенные балки, наверное, для потолков. Потоньше — стропила. Столбы, покрытые резьбой… Я догадался, что это опоры для чьей-то веранды.
Нетрудно было сообразить, что вот эти заготовки — для изготовления сундуков, а из тех получатся табуретки.
Я даже не подозревал, что у плотников бывает столько разнообразных инструментов. Массивные фуганки; юркие, отполированные ладонями рубанки и шерхебели; пилы большие и малые, с зубцами мелкими и крупными; долота широченные и узенькие, как школьное перышко. Были среди инструментов такие, которых я раньше не видывал, — например, топор с топорищем поперек лезвия. Не топор, а какая-то тяпка, кетмень.
У меня прямо-таки зачесались руки, так хотелось бы попробовать весь этот инструмент, построгать доску, выточить ножку сандала, попробовать, не получится ли у меня резьба по дереву.
Брат Толиба как раз украшал резьбой подпорный столб. Острие тонкого изящного долота чуть касалось древесины, и под ним вспыхивала, как золотистое пламя, курчавилась нежная стружка, возникал узор. Только тут я понял, как возникают те тонкие рисунки-кружева, которые можно видеть на деревянных колоннах чайхан, медресе и террас богатых домов города.
Рядом с молодым мастером, так ловко орудующим долотцем, примостился его отец с инструментом в руках и обрабатывал балясину для колыбели.
Толиб поискал в углу мастерской планки для меня, прикинул на глаз, достаточно ли они ровны, попросил брата пройтись по ним рубанком. Надо, чтобы они были одинаковой толщины и гладкие, без единой заусеницы.
— Да что же ты, разве сам не сумеешь? — удивился брат.
— Для хорошего воздушного змея не сумею…
Плотник укрепил планку на верстаке, коснулся рубанком, словно играючи; перевернул, еще раз перевернул, каждый раз снимая легким движением стружку. Потом провел по планке, едва касаясь, фуганком. Дерево стало как отполированное, каждая его грань будто туго натянутая ниточка.
Брат Толиба не мерил толщину моих реечек, а подгонял на глаз. И все равно они сделались одна к одной, не отличишь друг от друга, точь-в-точь как карандаши в лавке. Я думаю, Толиб ни за что не сумел бы так. Хорошо, что он не взялся строгать, а упросил брата.
Больше я ни к чьей помощи не прибегал и делал все сам. Размахнулся на полтора листа! При таком размере змея пришлось-таки повозиться с узорами, но это ведь очень интересно и увлекательно.
Бумага отлично натянулась на рамку из прочных и ровных планок. Пусть подсыхает клей, а я тем временем изготовлю хвост. Бабушка дала мне кипу старой ваты, я поделил ее на пушистые клочки. Для воздушного змея в полтора листа нужен хвост длиной в пять метров. На шнур такой длины я и нанизал шарики ваты.
Ну, теперь сделать флажки… А из чего их сделать? Потребуется треть метра красной ткани, но язык не поворачивается просить. Наконец я решился и обратился к бабушке:
— Придумай что-нибудь!
Она ничуть не против моего увлечения, даже рада, что я умею мастерить, но на лишние расходы идти не может.
— Каждый день ты что-нибудь выпрашиваешь, а мне где взять? — хмурится она.