«БИБИМУШКИЛЬКУШО»
В разгар лета я заболел. Пропал аппетит, кровоточили десны, в животе ноющая боль.
— Тебя сглазили! — решила бабушка и сходила за старухой-знахаркой.
Старуха объявила, что в меня вселилась чья-то злоба, надо ее изгнать. Она зачерпнула пиалу золы из очага, завернула пиалу в платок и стала водить ею по моему животу, читая заклинания:
— Пусть рука моя станет целительна, пусть изыдет злоба из тела этого мальчика. Чья бы это ни была злоба, соседа ли, прохожего, родственника или даже дервиша[36], пусть уйдет-исчезнет, перейдет к собаке либо к кошке, удалится в долины-степи, в горы-долы. Рука моя — не моя рука, это рука святой исцелительницы-биби, рука биби Ойши, рука биби Фатимы, рука биби Соджиды́… Прочь, напасть! Сгинь! С пальцев ног его сгинь, с макушки головы сгинь, с кончиков пальцев рук сгинь! Мальчик наш да будет неуязвим, да избавится он от злого глаза!
Затем старуха развязала платок и сказала бабушке:
— Теперь мальчик поправится! Смотрите, Бимухаррам[37], злые силы покинули нутро вашего внука и переселились вот сюда.
Она показала пиалу: в золе было углубление. Пока знахарка гладила мой живот, зола от встряхивания осела, и образовалась ямка. Бабушке было велено отнести золу в степь и развеять ее там.
Не знаю, куда перешла «злоба», но мне не стало лучше. Несчастная бабушка совсем извелась и не знала, чьим советам следовать. Один из родственников предлагал раздобыть ужа, сварить его и поить меня этим отваром. Соседка настаивала на своем, уверяла, что медвежье сало — «самое верное средство от любой напасти». Но я и слышать не мог об ужах да о медвежьем сале.
Тогда бабушка кинулась к ишану Гозихонтуре: он слыл очень ученым человеком.
Ишан смог явиться к нам лишь на второй день. Он прибыл верхом, румяный, седобородый, в не стиранном ни разу легком халате поверх новеньких штанов и рубашки. Беспрестанно перебирал четки. Бабушка потом рассказывала, что костяшки четок священные, особые.
Ишан, скрестив ноги, сел возле моей постели. Полуприкрыв глаза и перебирая четки, он принялся монотонно читать молитву. Меня охватила дрема, я незаметно уснул.
Не знаю, долго ли я спал, а когда проснулся, ишан чаевничал в сторонке с бабушкой.
— Что тебе приснилось? — спросил он.
— Черная собака. Я от нее спасся: перебежал через ручей и взбежал на горку!
— Черная собака — это болезнь, — важно истолковал ишан. — Алхамдуллило! От собаки избавился — и от болезни избавишься: раз на горку взбежал, значит, болезнь осталась позади…
Как и та старуха-знахарка, ишан получил от бабушки вознаграждение.
Прошел после его прихода и день, и второй, а легче мне не становилось… Бабушка иссохла от горя. В слезах сиживала возле меня и мать. Почему они не звали ко мне врачей, которые в городе уже были, мне не понять, но думаю, наверное, потому, что тогда больше еще верили в заклинания и ворожбу, чем в людей в белых халатах и таблетки.
И вот по настоянию своей подруги, чтицы Бибиойши, бабушка решила устроить обряд «бибимушкилькушо» — «избавления от тягот».
Я лежу на суфе, наблюдаю уголком глаза, как мечется бабушка в хлопотах, готовясь к обряду. Ведь придет много женщин.
Но за кем бы и за чем я ни наблюдал, со мной всегда — серебристый тополь, растущий за дувалом и видный мне с моей постели. Он стройно взметнулся к небу. Листочки у него зеленые с одной стороны и беловатые с другой, ими без конца играет ветерок, в глазах от этого рябит, будто смотришь в ослепительно солнечный день на сверкающие воды реки или хауза Морон. Узкая длинная тень тополя беспрестанно колышется на земле. Мерно шумит пышная крона.
Был ли этот тополь до моей болезни? Конечно, был, но я даже не замечал его существования. А за время болезни я не отводил глаз от друга моего затворничества. Забыл о нем лишь один раз — когда наблюдал за обрядом «бибимушкилькушо».
…Я хочу жить так же, как хотят жить птицы, без конца гомонящие в густой листве тополя. Не пустует этот приветливый птичий «дом». То прилетит стая воробышков, замрет на мгновение в ветвях и вдруг взлетает с шумным чириканьем, мчится прочь по каким-то срочным делам. То появится чиж, примостится на веточке, юрко поерзает и начинает петь. Заслушаешься! Временами тяжело налетает черная стая горластых ворон, облепляет верхушку дерева. Хищницы озирают округу рыскающими, настороженными взглядами — углядят что-то сверху и слетают к ореховым или фисташковым деревьям.
Мне ужасно хочется покинуть постылую постель, облегчить жизнь моей бабушки, собирать для нее хворост, колючки, торговать лепешками, помогать в шитье.
Наверное, это уже началось выздоровление, болезнь пошла на убыль. Но я ничего не понимал и горячо желал, чтобы обряд удался, а то ведь опять зря пропадут бабушкины хлопоты и расходы.
Он и удался, этот обряд. Бабушка перенесла меня в комнату, уложила у порога. Собрались женщины, уселись торжественно-чинно вокруг суфы. Одеты бабушкины знакомые в будничные платья, на головах маленькие шелковые платки, поверх — большой белый. Сидят недвижно, ни слова лишнего. Перед ними угощение — гора лепешек на медном подносе, изюм без хвостиков, чай.
Мое внимание привлекает блюдо с мукой, в нее воткнуты несколько свечей. Мука означает безмятежное счастье, а свечи — светлую дорогу в жизни.
Никто не пытается меня лечить, женщины заняты своим делом. Они слушают, как читает им Бибиойша какую-то удивительно интересную книгу. Это стихи. Они о волшебном, сказочном. Читает тетушка нараспев, с чувством. Белолицая, чернобровая, с живым взором, в молодости она была, наверное, женщиной привлекательной.
Тетушку Бибиойшу я слушаю не первый раз и уже рассказывал, как упоительно звучит ее мягкий, бархатный голос. Я чувствую, что на душе у меня становится умиротворенно, о болезни и думать не хочется.
Голова моя занята другим; глядя на одухотворенные лица женщин, на горящие над белым холмиком муки свечи, слушая завораживающий голос тетушки Бибиойши, я переношусь в рисуемый книгой мир, словно сам делаюсь участником сказочных событий.
Закончив свое чудесное чтение, Бибиойша бережно прячет книгу в чехол из ткани. Несколько минут женщины безмолвствуют, все еще находясь под впечатлением слышанного. Потом каждая достает деньги из кончика головного платка или из рукава и кладет перед чтицей в знак благодарности и ради того, чтобы мое избавление от тягот было успешным. Устроительница обряда, моя бабушка, выкладывает десятку.
Бабушкины гостьи долго и мирно пьют чай, беседуют о том о сем, о радостях-горестях жизни, обо всем, о чем любят поговорить женщины, когда сойдутся вместе. Надо сказать, я вообще люблю слушать разговоры взрослых. Для меня приоткрываются двери в неведомый мне еще мир людей, уже знающих белый свет, вкусивших горечь и сладость жизни. Взрослые особенно любят делиться раздумьями и суждениями о том необычном, волнующем, что каждодневно приносит новая жизнь — советская. Мне это интересно слушать. А если кто рассказывает что-нибудь совсем непонятное или историю скучную, я дремлю и сквозь дрему прислушиваюсь к шуму моего тополя.
Может быть, я давно уже здоров? А может быть, болезнь моя отступает из-за того, что я полон радости видеть бабушку не печальной и удрученной: она оживлена в кругу подруг, радостно суетится, потому что верит в этот обряд, видит, что ее внук немного ожил. Случилось чудодейственное «избавление от тягот»! — полагает она искренно. Однако я ведь уже накануне «бибимушкилькушо» почувствовал себя заметно окрепшим, ощутил, что во мне снова просыпается интерес к жизни. Не будь этого интереса, сам «чудодейственный» обряд оставил бы меня безразличным; не прибавили бы мне ни капельки тепла и сил умиротворяющая картина дружбы моей бабушки с ее гостями и волшебный мир книги.
37
Знахарка, чтобы подчеркнуть свое уважение к бабушке, называет ее не просто по имени Мухаррам, а добавляет приставку «би».