…Я быстро пошел на поправку, начал стирать пыль с книжек и тетрадей, все чаще думать о школе.
Я словно на свет снова народился, когда впервые вышел за порог и присел на травку у ручья. Дышал полной грудью. Пахло мятой. Зелены листья ив. Шумит в вышине мой верный товарищ — тополь, заставлявший меня все время думать и знать, что жизнь не останавливается ни на миг.
Я отложил книгу, разулся, закатал штанины и смело ступил в прохладу быстрого ручья.
ПЕРВЫЕ УРОКИ РУССКОГО ЯЗЫКА
И вот я в новой школе. Это семилетка, и здесь все иначе, чем в нашей начальной школе. Большое здание, много классных комнат, дышится в них легко, они светлы и просторны. В начальной школе нас всему учил один учитель. Здесь их несколько, потому что каждый обучает только своему предмету. Арифметику преподает сам директор Сатта́ров, чернявый длиннолицый мужчина. Стройный большеголовый Яхьё Усма́нов рассказывает нам о том, как появились люди на земле и что они поделывали в древние века. Высокий Пронин ведет уроки труда, обучает в мастерской столярному делу, слесарным навыкам. Хаджизаде́, переехавший в наш город из Бухары, раскрывает перед нами тайны растительного мира. Это светлокожий крепыш среднего роста.
А одна полненькая и опрятная женщина учит нас русскому языку. Это ее родной язык.
В школе-семилетке есть у нас своя библиотека. Мы можем брать из нее любые книги.
Радует нас еще то, что здесь учатся не только дети-таджики, но и русские ребята, хотя учатся они и отдельно, в своих классах (им ведь не понять преподавания по-таджикски). В русских классах есть и девочки, а в таджикских пока ни одной.
С учительницей русского языка наш класс познакомился так. Ее привел к нам Хаджизаде, потому что он не только учитель, но еще и завуч школы.
— Эта муаллима́ будет учить вас русскому языку, — объявил он, представив нам учительницу. — Я хотел бы спросить, каждый ли из вас понимает, как важно знать этот великий язык?
Никто не поднял руку, чтобы ответить. Я тоже не поднял, но если бы меня вызвали, я бы сказал, что мне все сильнее и сильнее хочется знать русский язык из-за кино и книг.
Кино в те времена было немое. Люди на экране живые, что-то все время говорят, шевелят губами. А что они говорят, можно узнать лишь из подписи под кадром, сделанной по-русски. Что касается книг, изданных на незнакомом мне языке, то их было в магазине много. Нарядные, с картинками. Некоторые такие дешевые, что и я мог бы купить. Но зачем мне они, если я не пойму ни одной строчки. Что же в этих книгах? О чем они?
Разговорному языку можно было бы обучиться и так, без школы, думалось мне. По крайней мере несколько слов я уже знал — моей «школой» были улица и базар. Я мог спросить «куда пайдош?», «хочиш винаград?», я мог позвать «иди суда».
Как-то раз я даже попробовал разговориться с одним русским. Это был продавец лавки, в которой продавались карандаши, краски, тетради, газеты, журналы. Лавка находилась в так называемом Русском квартале, у самого моста, соединявшего квартал с другой частью города. Квартал называли Русским еще с прошлого века, когда наш край соединился с Россией. Раскинулся он у подножия Муга и Калламаноры и отличался от наших старинных кварталов: широкие прямые улицы, по их обеим сторонам стройные ряды деревьев, дома не подслеповатые и не прячутся за глухими дувалами, а весело смотрят окнами на прохожих.
Человек пять русских мальчишек, столпившись у прилавка, наперебой расспрашивали у продавца, какой товар сколько стоит, что-то покупали. Я наблюдал и прислушивался, запоминал слова.
Когда продавец освободился, я по-русски сказал ему, что мне требуется. Он не понял, нахмурился, наклонился и переспросил на чистейшем таджикском языке:
— Говори толком, мальчик, чего тебе нужно?
Я упрямо повторил опять по-русски, произнося слова еще медленнее и снова невольно коверкая слово «дядя» буквой «ж»:
— Дж’адж’а, дай каропка, рисавать.
Продавец дал мне коробку красок. Купил я еще и альбом, сочинив для этого тоже специальную фразу.
— Испасиба, дасвиданна, дж’адж’а! — простился я с продавцом.
— До свиданья. Пожалуйста, приходи еще! — улыбнулся мне продавец, отвечая по-русски.
Я прибежал домой радостный оттого, что сумел так хорошо поговорить на незнакомом языке.
…Поэтому я и ответил бы завучу, что я-то понимаю важность изучения русского языка. Но слова Хаджизаде показали, что понимаю я лишь частичку. Дело не только в кинофильмах.
Завуч торжественно сказал, что это — язык великого Ленина, язык общения народов нашей многонациональной страны, которые должны понимать друг друга, чтобы вместе строить новую жизнь.
Завуч говорил, а мы разглядывали нашу учительницу. Это была ладная круглолицая молодая женщина. Легкий румянец на щеках придавал особую прелесть ее нежному лицу с молочно-белой кожей. Большим карим ее глазам не очень шли коротенькие ниточки бровей, но губы у нее алые, пряди стриженых волос красиво сбегают по шее на белый воротничок голубого платья, улыбка доброжелательная. Нам нравится, что у нас будет такая учительница. Только один ехидный мальчишка хихикнул и заметил шепотом:
— Глядите, у нее руки ведь голые!
Да, на учительнице было облегающее фигуру платье, каких у нас женщины не носят, а рукава совсем короткие и видны белые, округлые руки. Обнаженные почти до плеч! И все-таки женщина держится как ни в чем не бывало.
На улицах города и на базаре мне уже доводилось видеть женщин в таких странных одеяниях, но мог ли я думать, что и учительница может оказаться одетой так же.
Когда завуч ушел, учительница сделала два шага вперед, оглядела замерший класс и с улыбкой сказала:
— Ну, здравствуйте еще раз, ребята!
Мы дружно отвечаем, но переглядываемся недоуменно. Что это такое — «ребята»? Умница Азиз должен знать.
— «Ребята» — это все равно что «бача», — шепчет он нам.
— Ты что?! — удивляется его сосед по парте, Тала́т. — Свой родной язык забыл? «Бача» — это «мальчик».
— «Ребята» — это тоже «мальчик»! — настаивает Азиз, и его поддерживает утвердительным кивком головы Мулладжа́н, мальчишка в рубашке европейского покроя.
Учительница напоминает свое имя: Александра Дмитриевна.
— Ого! — доносится до меня шепот Рахима. — У нее, оказывается, два имени!
— Придумал! — прыскает со смеху Азиз. — Одно — это имя ее отца…
— А фамилия моя — Дьякова, — снова ввергает нас в удивление учительница.
— Еще и третье имя?! — потрясен кто-то, а ему пытаются объяснить шепотом, что это имя ее деда.
Начинается урок. Александра Дмитриевна пытается что-то рассказывать, однако видит по нашим лидам, что мы ничего не понимаем. Угадывать значение отдельных русских слов — это занимательно, нам нравится. И знакомиться с каждым новым словом тоже интересно.
Вот учительница идет к доске, но, прежде чем писать, спрашивает:
— Что у меня в руке, ребята? Это — мел.
Мы хором повторяем:
— Это — мель.
— Не «мель», а «мел», «мел-л»… «эл-л»… — пытается она заставить нас произнести твердое «л».
Вслед за ней мы повторяем: «Доска», а кто-то выкрикивает по-таджикски:
— Конечно, доска. А как ее еще можно назвать?
— Как? — удивлена учительница. — По-таджикски тоже «доска»?!
Мы обрадованно подтверждаем. На доске одна за другой появляются буквы алфавита, мы их хором называем, но то и дело возникают споры. На доске буква «в», а мы упрямо читаем хором «б», потому что нам знаком пока лишь латинский алфавит[38]. Но обучали нас ведь тоже учителя? И класс выводит хором:
— Бе-е-е…