========== Часть 1 ==========
Чистая красота жалит всегда в самое сердце. А ей когда-то говорили, что она должна вылечивать, очищать.
Жаль только, из всех панацей она выбрала ту, что больше всего похожа на казнь — наказание за её глупость.
Сначала она по дурости решила, что это весна. Будучи человеком, она сильно страдала от аллергии на цветение. На пыль и на пыльцу, на запах цветов. Для всех это было чем-то лёгким, а ей весна всегда означала муку, смерть дыхательных путей.
В тот день (да и всегда, собственно) в её руках всё рассыпалось, как и она сама. Неуклюжие и тонкие — слишком для бессмертного существа — не выдерживали тяжесть книг. Она так безбожно опаздывала на какое-то из занятий к хмурому и ворчливому ангелу, что уже вошло в привычку.
Это были первые дни её пребывания в до ужаса странной, страшной и слишком огромной школе для библейских чудовищ (в числе которых она оказалась по ошибке — не иначе). Величие и смысл всего происходящего мёртвым грузом лежал на хрупких плечах.
Это были первые дни, когда ей хотелось спрятаться и закрыть глаза и уши.
— Ой, извините, извините, пожалуйста, ради Бога… — её голос нещадно трясся вместе с дрогнувшими от слабости руками, из которых посыпались проклятые учебники — прямо на чужие ноги. И она тоже несчастно осыпалась вместе с ними — к этим чужим ногам. Вместе с шарканием она кое-как смогла спрятать непозволительно человеческие всхлипы, спрятать глаза, спрятаться и исчезнуть самой.
Непризнанная снова облажалась. Голос Люцифера, сбиваясь в вой голосов других демонов из его стаи, гулом нарастал в её голове.
Она позорно молилась Богу (будто теперь ей это позволено, когда она должна быть сильной), но Бог не спас её ни в одной из Вселенной — зато во всех из них чужие руки жёстко и небрежно подняли её за шкирку и заставили смотреть — смотреть в чужие глаза. Ей показалось, что это было во всех из возможных вероятностей, потому что именно тогда у неё возникло ощущение, что ей некуда бежать. И она обречённо посмотрела ему в глаза, замирая, как испуганный зверёк, пойманный хищником.
Глаза были мёртво-голубого цвета — словно стоячая вода под толщей прозрачного льда. И на секунду она упала под лёд, а в горле забились панически тёмные волны, солью омывая содранные мягкие ткани.
До этого ей казалось — учителя в этой школе обязательно старые, строгие и с припрятанным пренебрежением для одной непутёвой Непризнанной. До этого ей казалось — у демонов не бывает таких светлых глаз.
А ещё она думала, что это жжение в горле — аллергия на весну. «Это точно аллергия», — подумала она, и за окном всё цвело, и на Земле эта проклятая пыльца повсюду, раздражающая дыхательные пути, цветы, цветы…
Но он не был старым, не смотрел на неё со скрытой злостью. У него было пару морщинок, тёмные волосы, едва тронутые сединой, очень усталый взгляд существа, прошедшее многое (этому существу одна недалёкая Непризнанная — песчинка, затерянная в берегах другого, более важного и значительного) и к Вики — лишь равнодушие.
— Осторожнее, — только и сказал он, едва удостоив её взглядом. Едва мазнув глазами — устало, слегка разочарованно. И на этом моменте она тут же свои опустила, испугавшись столкновения. Словно это столкновение — целая война, способная испепелить её враз, превратить в частичку пепла. Всё, что от неё бы осталось после него, — частичка мёртвого пепла.
Она не хотела умирать. Никогда не хотела.
*
На уроках всегда было сложно, всегда хотелось упасть головой в парту и закрыться серыми крыльями, которых едва ли хватило бы, чтобы прикрыть свою наготу. А она постоянно её ощущала — и словно с неё сдирают слой за слоем, с каждым новым смешком, пренебрежительным взглядом. Такой был припасен для всех Непризнанных, и только она справлялась с этим хуже всех.
Эй, Непризнанная, книжки тебе не помогут стать одной из нас
Эй, Непризнанная, тебе уже ничто не поможет
Никчёмные создания, только место занимают
В чужих развлечениях она была пешкой, что была ещё привлекательнее от беззащитности и безмолвности. Ей постоянно подрезали крылья и оставляли ожоги на едва живой — уже не такой чистой — коже. Шрамы только эти были под кожей, но ей всё равно было некуда деться. Никак не спастись.
— Уокер, подойди и разбери книги, — знакомый негромкий голос, окутывающий бархатом с хрипотцой, воскрешает в ней забытые крылья в момент, и она, как птичка, вспархивает с места и летит к нему, чудом не сшибая близко стоящие парты. Вслед ей летят смешки, но уже не долетают и не остаются колючками между позвонками; её глаза лишь благоговейно смотрят на чёрные крылья, чёрные волосы, избегая только глаз, и весь оставшийся мир исчезает.
Геральд на неё даже не смотрит — лишь рукой машет на кипу книг на столе, а сам хмурится на что-то в своих бумажках, красиво, взросло, завораживающе (взгляд она отрывает только потому, что, как всегда, пугается рассекреченности, беззащитной обнажённости и пепла). Но ей отчего-то кажется, чудится совсем другое, благородное, но оттого не менее надуманное (какая же ты глупая, Уокер, все они правы), и от этого в грудной клетке что-то расцветает. Сначала — трепетным гулом, а потом болью.
Аллергия чуть более сильная, чем у неё до этого бывало.
В этом не было ничего, но каждый раз — когда они встречались взглядами (он — неосторожно и абсолютно ровно, а она — так словно оступившись в пропасть), её обжигало. И она чувствовала себя невыносимо несчастной дурой.
Когда урок заканчивается, она всё ещё робко стоит возле его стола, мечтая оставаться и дальше невидимкой под его тёмной защитой. Он не спрашивает, почему она не уходит, почему мнётся рядом и судорожно вздыхает. Её аккуратные пальцы ладно складывают всё в порядке, нужном именно ему, словно она угадывала малейшие его желания; а он, забыв о её существовании, откидывается на спинку стула, сцепив руки за головой. Прикрывает на секунду глаза и вздыхает. А она замирает, не дыша.
Открыв глаза и замечая Уокер, Геральд не хмурится, не удивляется, не вздрагивает. Он складывает губы в подобие улыбки — и она выходит у него прохладной, с видимыми усилиями. И смотрит, молча. Вики прилаживается к его присутствию, стараясь стать именно тем самым недостающим паззлом. Чтобы он не заметил её инородность, а принял в свой кислород. И поэтому — она тише воды, ниже травы. Ей кажется это жизненно необходимым.