Процессия двигалась дальше. Вон прошли кабоситаи с золотыми церемониальными саблями и церемониальными шляпами, похожими на бумажные кораблики; их лица были торжественны и серьезны. Прежде они казались какими-то сказочными воинами, но теперь… всего лишь обычными императорскими гвардейцами. Вон там был человек, который напивался каждый понедельник, а тот ― проиграл в кости свой щит и был вынужден целую неделю прислуживать евнухам, прежде чем смог выкупить его обратно. Вон, в тюрбанах, шли солдаты рангом пониже, которым так нравился шум, производимый ружьями, и приходилось удерживать их, дабы они не принялись палить по конюшням и домам; вон тех Асторре приказал выпороть за то, что они чуть не перестреляли каменщиков у арсенала; а тем двоим Николас показывал свой фармук и еще одну забавную игрушку такого же свойства, но куда более двусмысленных очертаний… Прежде матросы, а теперь и простые ремесленники, ― все научились уважать Николаса. Разумеется, ради этого он и старался.
С интересом разглядывал Тоби и юношей, которых Николас также знал, хотя и не настолько хорошо, как пытался внушить всем Дориа Придворные в изысканных шляпах с вьющимися волосами, в расшитых одеждах и мягких сапожках, которые никогда не принимали в свой круг католических торговцев, если этого можно было избежать. Ученые с раздвоенными длинными бородами в скромных одеждах, стоивших на самом деле весьма дорого, ― с ними и Тоби, и Годскалк встречались порой в поисках общих интересов. Скорее всего, во дворце в их присутствии Николас предпочитал помалкивать, как это было в Модоне, однако домой он возвращался всегда довольным и невозмутимым, рассказывал забавные истории, а порой ― и нечто весьма интересное. У Николаса был дар, подобно губке, впитывать все новое.
А вот шествовал и великий канцлер, казначей Амируцес со своими сыновьями Александром и Василием, крестником кардинала Бессариона, чье послание в конце концов стоило Юлиусу в Константинополе куда больших неприятностей, чем те, которых ему удалось избежать во Флоренции. Неподалеку ехала Виоланта Наксосская в сопровождении неизменного архимандрита Диадохоса. И канцлер, и принцесса хорошо знали Дориа, но вели дела и с компанией Шаретти. Амируцес был в числе лиц, наиболее приближенных к императору ― его личный мудрец, философ, посредник во всех делах, арбитр вкуса и торговец. Ко всем, кто ниже его по рангу, Амируцес обращался с небрежной снисходительностью профессора по отношению к невеждам, услужающим ему. Разумеется, при императоре он держал себя совсем иначе. Когда его спрашивали об этом, Николас никогда не мог толком припомнить, о чем говорили между собой Амируцес и басилевс. Лишь однажды он позволил себе реплику:
― Он человек, который любит удовольствия.
― А бани? ― поинтересовался Тоби.
Но Николас рассмеялся и покачал головой:
― Слишком опасная забава. Шапка может сбиться набок…
Так проходили мимо все эти утонченные создания. Старший конюший и пансебастос, протоспафариос, протонотариос, великий вестариос, кандидаты со своими жезлами, капитан дворцовой стражи, друнгариос и архонты незримого флота, которым все же удалось лишить оснастки парусник Дориа, ― и все благодаря усилиям Николаса. Придворные дамы и евнухи императрицы. Великолепные символы… И даже не совсем пустые, ибо в Византии, в Константинополе еще восемь лет назад люди, подобные им, занимали то же место. «Услышь нас, о Господи, взываем к Тебе. Услышь нас, Господи», ― полился ритуальный гимн. «Даруй долгую жизнь императору, да воцарится он. Мир ждет его, законы ждут его, дворец ожидает его. Наша общая слава, да приидет Давид. Наше общее добро, да восславится он. Услышь нас, о Господи, взываем к Тебе».