― Ты сам говорил, что все, что от них требовалось, ― это видимость сопротивления, до конца военного сезона. Разве ситуация изменилась?
― Конечно. Они вообще больше не сопротивляются. Во дворце об этом еще не знают, но Белая орда сдала весь север султану на его условиях и отдала в заложники мать Хасан-бея. Я только что узнал об этом. Султан направляется прямиком к Трапезунду, так что осталось только два претендента на власть.
Во дворе какая-то женщина ругала служанку. Шум голосов доносился едва слышно…
― Все равно, город взять штурмом невозможно, ― заметил Годскалк, пристально наблюдая за лицом собеседника.
― Да, невозможно, ― подтвердил Николас. ― И все же император так и не получил оружие с «Дориа». ― Внезапно фламандец со смехом поднял руку, растопырив пальцы. ― Я говорил Асторре, что когда он это увидит, то может отвести меня в бордель…
― Но вместо этого ты сам пришел к священнику. Я очень рад, ― ответил Годскалк. ― Я понимаю теперь, о чем ты ведешь речь, и сейчас мы сядем, выпьем вина и обо всем поговорим. Обещаю, тебе не придется тащить это бремя в одиночку. Если на кого-то и ляжет вина, то я готов разделить ее с тобой.
Разливая вино по бокалам, священник старался держаться к гостю спиной, чтобы тот не заметил, что и у него самого тоже дрожат руки.
Неделю спустя стало известно, что юный глава компании Шаретти вновь слег с лихорадкой, и лекарь Тобиас бросил все свои дела, чтобы присматривать за ним. Теперь переносить тяготы осады стало еще труднее, но, по счастью, капитан Асторре по-прежнему ежедневно обходил дозором весь юрод и, как на крепостных стенах, так и во дворце, стремился вселить во всех окружающих уверенность в победе. Понемногу жизнь вошла в привычную колею; даже Пагано Дориа, похоже, отказался от своей детской вендетты, озабоченный куда более важными вещами. Не стал он и возражать, когда в отсутствие собственного капеллана кое-кто из его окружения стал обращаться за помощью к священнику Годскалку…
Июль заканчивался, и город изнемогал от жары. В горах было прохладнее, и женщинам там приходилось куда легче, чем мужчинам, хотя прислужницы Сары-хатун по-прежнему жаловались. На последнем этапе путешествия следовать даже в легкой двухколесной повозке, которую подарил ей султан, оказалось невозможно, и пришлось пересесть в паланкин с носильщиками, а женщины двинулись дальше верхом. Такой привилегией обладали очень немногие среди тех, кто продвигался вперед вместе с оттоманским войском. Без палаток, пушек, без всякого скарба, который мог бы замедлить их продвижение, соединенные армии султана Мехмета и его великого визиря Махмуда совершали бросок на восток после захвата горной крепости Койюлхисара.
Они думали, что цитадель окажет им сопротивление, но этого не произошло. Впоследствии янычары с легкостью преодолевали любое сопротивление. Легко вооруженная, легко снаряженная пешая армия султана сделала своим главным оружием скорость и внезапность.
Но оттоманам было ни за что не удержать эту страну, если они не заключат мир с ее сыном. Им еще повезет, если они смогут удержаться в Койюлхисаре хотя бы до конца зимы. С первыми же холодами Узум-Хасан со своими силами отступит в горы Армении и на равнины за рекой Ефрат, чтобы оттуда в подходящее время наносить внезапные атаки. Султан этого не желал. Однако ему были известны и все слабости сына Сары-хатун. Белая орда состояла из кочевников, с присущей всем кочевникам строптивостью, ― и этим они отличались от вымуштрованных, молчаливых и опытных турецких бойцов. Кроме того, все их верховое искусство в горах оказывалось бесполезным. В тех самых горах, которые султану нужно было преодолеть, чтобы достичь Трапезунда, ― ибо именно такова была его основная цель…
Вот уже несколько недель Сара-хатун оставалась в войске султана, и он относился к ней самой и ее окружению, состоявшему из курдских и туркменских вельмож, с изысканным почтением и даже именовал ее «матушкой». Будь она и впрямь его матерью, то заставила бы его поменьше пить… Двадцатитрехлетний воин, захвативший Константинополь, видел себя вторым Александром, одолевающим второго Дария Персидского. Теперь ему был тридцать один год. Он говорил по-арабски, по-персидски и по-гречески, любил сады, математиков, мальчиков для утех, военную стратегию и сочинял превосходные стихи. Куда меньше матери Узум-Хасана нравился великий визирь Махмуд, который, как большинство бывших христиан, исповедовал новую веру с неприятным рвением. Конечно, он был первоклассным военачальником, но не слишком популярным. На прошлой неделе к нему в палатку с ножом ворвался какой-то человек родом из Бурсы. Он не успел нанести визирю никаких серьезных ранений, ― лишь рассек ему губу и переносицу. Лекарь-итальянец тут же поспешил на помощь. Но с тех пор как войска Махмуда и султана разделились, рана вновь принялась его донимать, к вящему удовольствию Сары-хатун.