― К чему утомлять себя, сын мой, ради какого-то Трапезунда?
И он дал ей достойный ответ:
― Матушка, в руке моей меч ислама. Не преодолев эту преграду, я не заслужу имя гхази. И сегодня, и завтра буду вынужден от стыда скрывать лицо свое пред ликом Аллаха.
Из Трапезунда был получен презрительный надменный ответ. Тоби, мирно похрапывавший на солнышке, в страхе пробудился, когда тень упала на него, но тут же успокоился, обнаружив, что рот его по-прежнему накрепко закрыт, а тень отбрасывает ни кто иной, как Николас, который обратился к нему на туркменском наречии:
― Ах ты, ленивый глупец! Ты опоздаешь к визирю. Как ты можешь храпеть, когда нашему войску нанесли такое оскорбление! Гонец вернулся со словами этого недостойного греческого царька, который утверждает, что никогда не сдастся.
― Может, он еще сам вздумает на нас напасть, ― захохотал кто-то по соседству.
― Я слышал, как один такой император пошел на войну, ― добавил другой. ― Он взял свои свечи и подсвечники, обеденные шатры и банные шатры, и шатры для сна, льняные скатерти и пергамент для письма, и священный алтарь, масло и вино, своих коров, овец и козлов для заклания. Они даже цыплят везли на лошадях, ― так мне говорили…
― Когда наш господин покидает великолепную Порту, то за ним следуют сотни верблюдов и дважды по столько же мулов и лошадей, ― заявил другой. ― Он пьет шербет из серебряного кувшина, а одному эмиру в прошлом году подарил освежеванную овцу, выкрашенную красным и белым с серебряными кольцами в ушах и в носу. Он самый великий из всех людей.
― А я разве не об этом говорю? ― возмутился первый.
Тем временем Тоби поднялся, оделся, взял с собой лекарскую сумку и в одиночку направился к Турсун-беку, который явно не признал в крашеном бородаче Николаса, и даже при дневном свете навряд ли вспомнил бы одного из членов команды «Чиаретти». Оставалось лишь надеяться, что турки до сих пор не узнали о том, что признаки чумы были подделкой.
Вернулся обратно он полдня спустя, и обнаружил, что Николас играет в кости с пятерыми солдатами, пока что-то аппетитно скворчит и дымится на небольшой жаровне над огнем. Завидев лекаря, Николас тотчас завершил игру, забрал весь свой выигрыш и подошел помочь Тоби поставить палатку. Вернувшись, чтобы последить за мясом на решетке, он развеселил всех вокруг, притворяясь, как будто вот-вот заставит Тоби съесть его. Наконец, оба удалились в походный шатер со всеми своими пожитками и там спокойно поели, в то время как Николас шумно болтал обо всем на свете. Когда же, наконец, лагерь заснул, сморенный дневной жарой, тишайшим шепотом фламандец попросил:
― А теперь расскажи мне обо всем.
― Как мы и думали, ― откликнулся Тоби.
― Как его рана? Визирь был тобой доволен?
― Он попросил меня вернуться. Рана заражена, за ней нужен уход, а поскольку я немой, они говорят друг с другом. Это правда — они посылали Катаболену в Трапезунд, и император наотрез отказался сдавать город.
― Но?
― Но призыв к сдаче был всего лишь хитростью, устроенной с целью дать Катаболену доступ во дворец, дабы там он встретился со своим другом-изменником. Тот, похоже, времени даром не терял. Императору ежечасно твердят, что Белая орда дезертировала и всякое сопротивление бесполезно. Пока еще он не может поверить в это, но вскоре письмо Сары-хатун убедит его окончательно, что Баран издох. Затем Махмуд опять направит во дворец своих посланцев, обещая почести и компенсации, если только басилевс заберет свои пожитки и детишек и уберется куда подальше. Наш предатель заявил, что если визирь ему поможет, он убедит великого Комнена прислушаться к голосу здравого смысла и отречься от империи. Как ты и предполагал, этот наш предатель ― ни кто иной, как Амируцес, великий канцлер, казначей и ближайший советник императора.
― И кроме того, ― родич великого визиря Махмуда, чья матушка была уроженкой Трапезунда. Ну, почему у нас всех нет матерей из Трапезунда?! ― воскликнул Николас. ― Тогда можно было бы просто сидеть на заборе, болтая ногами, пока другие надрывались бы ради нас. А ведь Сара-хатун напишет эти письма.
― Об этом она и говорила вчера ночью, ― подтвердил Тоби. ― Она знала насчет Амируцеса, и ее племянница Виоланта тоже.
Внезапно он нахмурился.
― Так она…
― Да, она заявила мне об этом почти открытым текстом еще на борту корабля, но тогда я еще не был до конца уверен. Во дворце я старался, как мог, чтобы разубедить императора, но этого оказалось недостаточно. Думаю, что если можешь примирить православных с католиками, то не так уж сложно включить сюда и Пророка. В конце концов, ведь мирится же Константинополь с присутствием греческого патриарха, ― а если уж язычники способны проявлять веротерпимость, то, что же остается всем прочим?