― Они должны были послать вам другой костюм.
― Я отнес его обратно, ― пояснил Николас. ― Понимаете ли, мой господин ― Козимино, а не его дедушка.
На это капеллану было нечего сказать. Умен… Умен, как самый ловкий из торговцев. Такой острый, что того и гляди ― порежется…
Когда они выбрались на пьяцца делла Синьория, лошади еще не тронулись с места, и с повозок, простоявших тут всю ночь, только начали снимать покрывала. Внезапно пошел дождь. Шум толпы и визгливые голоса тосканских актеров внезапно перекрыли призывные вопли организаторов шествия, доносившиеся из четырех или пяти разных мест, хриплые и грубые, словно воронье карканье. Тоби исчез, ― его уволок за собой какой-то парень в ливрее Медичи. Юлиус двинулся следом.
― А вот это, наверное, для нас, ― заметил Николас. Платформа, последняя из четырех, стояла между желтым палаццо Республики и соседним зданием, с которым составляла прямой угол. Тюрьма, крепость, дворец Совета, ― палаццо затмевал собой все серое небо. Его резные укрепления и башня возносились так высоко, что едва не растворялись в облаках, и откуда-то с небес доносился колокольный звон. Понемногу шум внизу утих, а затем принялся нарастать вновь. На огромной подводе Годскалк вскоре обнаружил место, засыпанное песком, с нарисованной пещерой и пальмой. Взобравшись по ступеням, он пролез внутрь, чтобы укрыться от дождя; там уже сидели двое других отшельников.
― Где лев? ― внезапно послышался голос снаружи. Священник вновь выполз из пещеры.
Лев стоял, прислонившись к соседней платформе, и небрежно помахивал хвостом, переброшенным через руку. На повозке возвышалось нечто очень большое, закрытое тканью; там трудились какие-то рабочие, то и дело обмениваясь взволнованными репликами с Николасом. Дождь капал ему на лицо. Не замолкая ни на миг, он надел львиную голову, и теперь его голос доносился изнутри, гулкий, как из бочки. На платформе мужчина в потрепанной черной шапочке, размахивая руками, внезапно подошел к самому краю. Двое рабочих, стянув покрывало, явили взорам собравшихся огромную терракотовую статую святой Анны на скале, с площадками для актеров. Четвертый мужчина, перегнувшись через колено изваяния, пытался вновь натянуть на него ткань. Человек в черной шапочке свирепо уставился на Николаса.
― Мой Марцокко! ― воскликнул он вдруг.
Фламандец любезно снял львиную голову. Мужчина проследил взглядом за каплями, падающими с мокрой шерсти и усов, и уставился прямо в глаза льву, который теперь выглядывал из-под мышки владельца. Говоривший оказался почти так же стар, как его шапка. Пожелтевшее лицо цветом напоминало камни палаццо, а седые усы с одного бока были испачканы коричневой краской.
― Монсеньор? ― обратился к нему Николас.
― Кто сделал тебе эту голову? ― спросил старик. ― Ты не имеешь на нее права.
― Почему? ― Фламандец был удивлен.
― Она моя!
Взяв львиную голову в обе руки, Николас протянул ее вверх.
― Тогда позвольте вернуть ее вам.
Однако старик даже не шелохнулся. Человек, сидевший на коленях у святой Анны, заслышав этот спор, внезапно бросил натягивать ткань и подошел ближе. Двое рабочих удалились, спрыгнув с платформы. Наступило молчание.
На другом конце площади в подводы уже впрягали лошадей. Маленький негритенок, ведущий на поводке леопарда, ненадолго задержался у платформы Годскалка, и леопард присел, оттопырив зад. Тут же у колеса образовалась лужица. Мальчик, подергав за поводок, потащил животное вперед. Первая повозка была битком набита важными персонами, и среди них ― некий человек явно восточного происхождения, показавшийся Николасу смутно знакомым. Когда леопард запрыгнул на повозку, все они поспешно отпрянули.
У платформы со святой Анной фламандец, вывернув шею, покосился на поблескивающее колесо рядом с Годскалком.
― Какая незадача! Это может привлечь других леопардов, ― промолвил он.
При этом перед собой, с терпением Саломеи, предъявляющей свой поднос галилейскому тетрарху, он по-прежнему держал львиную голову.
Никто ее так и не взял, но более молодой ремесленник, присоединившийся к старшему, нагнулся, переводя взгляд с головы на Николаса. Грязное лицо незнакомца казалось сухим и жилистым, словно моток бечевы.
― Нет, нет, нет, ― сказал он внезапно. ― Оставьте голову себе. Он просто имел в виду, что ее скопировали с его Марцокко. Марцокко… лев, гражданский символ Флоренции в церкви святой Марии. Это его скульптура.
― Я так и сказал, ― заметил старик. ― Это моя голова, моя! Пусть он заплатит.
― Так монсеньор ― скульптор? ― воскликнул Николас, опуская руки.