Набоков тряхнул головой:
— Еще бы! Покрой шалаш соломой да подстилку из нее сделай, даже тепло будет.
— На подстилку завтра сухих листьев соберем, — заметил Савушкин.
Помолчали.
— А у нас дома сейчас чай, наверно, пьют, — задумчиво сказал Леня и поежился.
— В Жигулях у нас мельник был. Это еще до того, как колхозы народились, — заговорил Иван Савельевич.—
А жена у этого мельника чай больно любила: за один присест могла целый самовар выпить. Ведерный. Это верно. Самовар выпьет и связку сладких кренделей съест, и хоть бы что ей. Только разомлеет вся. «Ох, скажет, и уморилась я! Как есть на жнитве была!» А через какой-нибудь час — опять за самовар.
— А когда же она работала? — спросил Леня.
— Мельник шесть работников имел да кухарку. Они за нее и работали... Про скупых да жадных раньше говорили: «У него на рождество снегу не купишь». Такими и мельник со своей женой были. Чаем никого не угостят бывало. Вот раз пришла к мельничихе соседка — бабка Степанида. Одинокая была старуха, бедная. Зимой это дело было. А у старухи третий день печка не топлена. И есть нечего. Пришла она к богатой соседке, думает: «Может, чайком угостит». Весь день просидела у порога да так и ушла ни с чем... А потом, когда мельника в тридцатом году раскулачили, мы этой самой старушке и говорим: «Бери, бабка Степанида, мельничихину корову и самовар. Ты у них пять лет гусей пасла, а они тебе за это и рублевки не заплатили. Теперь, при колхозной жизни, всему трудовому крестьянству дышать будет вольготнее, и ты у нас не отрезанный ломоть». Все помирать собиралась бабка, а тут раздумала и до сорокового года дотянула. Самой заглавной телятницей на ферме была. «Я, — говорила все, — лишь теперь увидела, что такое жизнь есть».
Иван Савельевич замолчал. Немного погодя он улыбнулся и толкнул Леню в бок:
— А неплохо бы чайком сейчас побаловаться, а? Как ты думаешь, хватило бы нам ведерного самовара?
Леня, засмеялся.
— Я с конфетами люблю чай. А сахар не люблю, — сказал он.
— С конфетами? А может, у меня и конфеты есть. Не веришь — Савушкин взял из-за спины мешок и стал его развязывать. — Я в Старый Посад прощаться с братом ходил. Он в райисполкоме работал. Теперь его на другую работу перевели, в город Чкалов... А тут вот гостинцы всякие, моей старухе.
Иван Савельевич вынул из мешка бумажный пакет и осторожно его развернул:
— Ну что, видишь? Печенье и конфеты. И название у конфет по сезону: «Весна».
Потом Савушкин достал из мешка небольшой сверток.
— А здесь чего? Угадай-ка! — сказал он мальчику. Тот посмотрел на сверток и опустил глаза:
— Не знаю.
— А если тоже сладости какие-нибудь? Каково будет?— Иван Савельевич широко улыбался. — Посмотрим...
Он развернул плотную серую бумагу, и у него в руках оказалась восьмиугольная цветная коробка. Подняв крышку, он разочарованно свистнул. В коробке лежали розовый кусок туалетного мыла, пузатый флакон с одеколоном и баночка с кремом.
— Малость не вовремя подарочек, — покачал он головой. — Тридцать семь лет назад, когда моя старушка невестой была, вот тогда бы, это верно... в самую тогда бы пору!
Иван Савельевич еще пошарил в мешке.
— Больше съестного нет. Лежит всякая всячина: отрез на платье, шаль и еще что-то, — сказал он. — Пирогов хотела завернуть Зоя, жена брата, да я не велел. «Куда их, говорю, искрошатся все. Моя старушка сама каждое воскресенье пироги печет».
Леня вдруг торопливо полез в карман кожаной куртки.
— А у меня пирожок есть. С мясом,— смущенно сказал он. На мешок рядом с конфетами и печеньем мальчик положил бумажный сверточек.
— Теперь мы совсем богачи. Еще бы мельничихин самовар, и распивай чай до утра! — проговорил Иван Савельевич, поглаживая колени. — Верно, Андрей?.. Я так думаю: пирожок оставим на завтрак, а сейчас получайте по конфетке и печенью на нос.
Набоков, все это время молча сушивший чесанок, наклонил голову и подавленно сказал:
— У меня ничего нет... В сумке подшипник и папиросы. Я... я объедать вас не стану.
Савушкин пристально посмотрел в лицо тракториста, покрывшееся багровыми пятнами.
— Ты вот чего... дурь всякую из головы выкинь, — строго промолвил он. — «Объедать не стану!» И как ты про нас понимаешь?..
С Волги поднимался ветер. Он как бы нехотя заводил свою тоскливую песню, тормоша на опушке тонкие осинки, Слышно было, как шумели деревца, задевая одно за другое голыми ветками.
Дрова в костре прогорали, пламя меркло. Дыхание ветра долетало и сюда, гасило слабые язычки.