— Да, — ответил седоволосый мужчина с серьезными глазами. — Мы знакомы с войны. Но после 1945 года виделись лишь дважды. Я хотел во что бы то ни стало присутствовать на похоронах.
— Все уже позади, — сказал Марвин.
Над домом беспокойно кричали чайки.
— Да, — сказал Гиллес, — все уже позади.
Он говорил не спеша, глубоким, теплым голосом.
— Сейчас вы работаете с доктором Рот в физическом обществе, доктор Марвин?
— Да, — ответил Марвин. — Странно, правда?
— Странно? — переспросил Гиллес.
— Если осмыслить мой последний разговор с профессором Ганцем.
— Ах, — ответил едва знакомый мужчина, пришедший в этот дом, можно сказать, волей случая, — человек многогранен, не так ли? И, конечно, вас потрясло все, что вы пережили в Америке.
— Страшно потрясло, — подтвердил Марвин. — Я прилетел в Германию и доложил органу надзора в Висбадене все о Месе и чрезвычайных аварийных ситуациях в комплексе Саванна-Ривер в Южной Каролине, о том непредставимом в Роки Флетс под Денвером, где они тоже были вынуждены отключить реакторы, — вынуждены под давлением прессы, телевидения, общества гражданских инициатив и длительных забастовок. Я показал господам, командировавшим меня в Штаты для знакомства с американскими системами безопасности, мои снимки и дал им послушать магнитофонные кассеты с записями моих интервью. Они забрали у меня снимки и кассеты, но при этом были уверены, что у меня остались оригиналы. На всякий случай пригрозили мне судебными санкциями, если я предам огласке какие-либо лживые факты. И, ясное дело, вышвырнули меня вон.
Начав говорить, Марвин не мог остановиться.
Если бы я был моложе, я бы тоже был таким, подумал Филипп Гиллес.
— Я попытался договориться с несколькими популярными авторами — только попытался, — они хотели написать об этом, но издатели не хотят публиковать подобное, да это и понятно.
— Гм.
Гиллес сидел тихо, почти не двигался.
— Только «Время» не испугалось. Они отправили одного редактора туда и напечатали его сообщение. И никто не подал на «Время» в суд, никто! Но статья, конечно же, ни на йоту не изменила ничего ни здесь, ни в Штатах. Атомщики продолжают свой бизнес, и ни один депутат в бундестаге не счел нужным и достойным своих стараний поставить этот вопрос на обсуждение. И ни одного обывателя это не взволновало. Протестов не было, не было ничего вообще! Некоторое время я был безработным, обеспечить существование съемкой фильмов не смог. Теперь я в физическом обществе Любека. Дом в Висбадене продал, жить там стало невыносимо. Снимаю квартиру недалеко отсюда. Говорят, что Сюзанна в Южной Америке. Давно ничего о ней не знаю. Надеюсь, что у нее не слишком много трудностей. Она такая искренняя, импульсивная.
Три человека сидели в большой гостиной дома Герхарда Ганца. Время прилива давно прошло, вода ушла, и была видна черная полоса ила, и птицы на ней, склевывающие червей и рыбу, и гуляющие по асфальтированной дорожке радостные отпускники. Их смех далеко разносился в горячем воздухе.
Марвин провел рукой по волосам, поднялся и принялся ходить взад-вперед.
— Я лишь немногое рассказал вам о том, что пережил, побывав на атомных станциях, всего лишь малую толику. У нас в институте есть документы об ужасных злодеяниях, творящихся ежедневно. О влажных лесах. О бессмысленном перепроизводстве энергии. Я могу доказать, господин Гиллес, что этот мир к 2040 году превратится в кошмарный ад для всех живущих. А ведь я работаю в институте всего ничего. Я, можно сказать, ничего еще толком не знаю.
Он остановился перед Гиллесом:
— Итак?
— Что — «итак»?
— Вы напишете об этом?
Филипп Гиллес молчал.
— Господин Гиллес? — возвысила голос Валери Рот.
— Да?
— Вы хотите помочь нам?
— Нет, — последовал ответ.
Над домом взволнованно кричали чайки.
— Вы не хотите помочь нам? — выкрикнул Марвин.
— Нет.
— Но… но… этот мир можно считать безвозвратно потерянным, если ничего не произойдет, господин Гиллес. Вам это безразлично?
— Совершенно, — ответил седоволосый мужчина и подумал, что его приезд оказался большой ошибкой. Вполне хватило бы и венка, доставленного от его имени Европейской организацией по доставке цветов. Какую заботу о своем друге Герхарде он проявил, приехав на похороны? Герхард об этом ничего не знает. Он вообще ничего не знает. Ему хорошо.
— Что половину ныне живущих людей… — Марвин подтянул джинсы повыше, — всех ныне живущих людей ожидает ужасная гибель — вам это абсолютно безразлично? Даже это?