Ах, Линда, подумал Гиллес.
— Апокалипсис близится, мой господин. Воздух отравлен. Вода отравлена. Земля отравлена. Долго не протянем, уж поверьте мне. Если не будет отдыхающих, возникнет проблема безработицы. Это исход для всего острова. Это так и называется: исход. Я знаю много интересных слов, читаю много книг.
Эдмунд Кеезе был весьма разговорчивым стариком. Гиллес уже знал, почему. Тот сказал, что уже шестнадцать лет живет один. Один так один, подумал Гиллес.
— Наш бургомистр, — говорил одинокий Кеезе, — мог бы плюнуть на все и сказать там, в Бонне: «Я не с вами, господа!» Мы разговаривали на эту тему. Нет, говорит он, нет. Он слишком малая сошка, и его отставка никого бы не спасла. И если они скажут «Останься!», куда он должен перевести стрелку часов? На одну минуту до двенадцати? Он говорит, для Силта уже пять минут первого. Ежегодно мы теряем часть острова. А что делать? Все в дерьме. Я же говорю… — Кеезе резко затормозил. Гиллеса толкнуло вперед. — Черт побери, выходи из машины и иди пешком, если не хочешь ехать, тупая курица!
«Тупой курицей» была блондинка за рулем впереди идущей машины. Она подправляла макияж во время езды, беспрерывно тормозя при этом, то и дело смотрелась в зеркало заднего обзора и отчаянно кокетничала с другими водителями, которые метр за метром продвигались вперед, любуясь ее прелестями.
— Все ездят на своих тачках — оттого и пробки. А в Хонзуме, между прочим, на огромном плакате написано: на материке есть хорошие места для парковки, а на каждой заправочной станции есть велосипеды. Напрокат. Кроме того, есть еще и автобусы. Ну что же это? Да проезжай ты, шлюха крашеная!
Воздух был прозрачен, как стекло, и даль ясна и безоблачна. А зимой, в туман и дождь, все утопает в сумраке над лугами и болотами, думал Филипп Гиллес. Он вспомнил строчки Эрнста Пенцольдта: «Господь Бог нашел здесь все, что необходимо для человека. Песок и глина для тела, достаточно ветра для дыхания, языка и души, достаточно влаги для слез, достаточно голубизны для глаз и камней — для сердца».
Пенцольдт, думал Гиллес. Вот еще один, кем я никогда не был. Я хорошо помню день в наших апартаментах в Бенен-Дикен-Хофе, когда Линда прочитала мне это место вслух. Теперь уже нет ни Линды, ни Пенцольдта, скоро не будет и меня, и этого острова, и всех людей, и всей Земли. Нас не жаль.
— Когда я услышал, что «Кроносу» и дальше позволено использовать титан, я был в полной растерянности, — говорил Кеезе. — Нет, нет, с меня уже хватит. Я больше не доверяю ни нашим политикам, ни их воскресным речам. Все — лакеи промышленности. Лакеи — вот вам еще одно слово, я много их знаю, потому что много читаю. Скажите, вы не писатель? Ваше лицо мне кажется знакомым. Вы пишете?
— Нет, — ответил Гиллес.
— Ну, ничего, — сказал Кеезе. — Но разве я не прав с этими политиками? Они удалены от проблем на много миль. Не хотят ничего делать. Не могут ничего делать. Монарх, — продолжил он мечтательно, — лучше бы в стране был монарх. Жаль, что это утопия. Вот еще какое слово! Монарх не болтает чепуху, он повелевает. Уф, наконец-то Тиннум. Скоро доберемся до места. Если только эта белокурая бестия впереди захочет ехать!
Филипп Гиллес увидел загородное кафе «Стрикер». Этому ресторанчику уже более трехсот лет. Они часто заходили сюда с Линдой перекусить. Как-то они ели там омаров, которых каждый день готовили иначе, это продолжалось до тех пор, пока у Линды не началась сильнейшая аллергия. Пришлось даже вызвать врача, который поинтересовался, откуда столь дикое желание съесть невероятное количество омаров.
— Вы могли бы поплатиться жизнью, сударыня.
— Господин доктор, — ответила Линда — я, так или иначе, поплачусь своей жизнью за все…
— Да, — безнадежно продолжал водитель Кеезе, — могу представить себе, как канцлер и парочка наших парней приволокут к ведомству дохлого тюленя. Я так и представляю: незадолго до этого мимо Енгхолма прошел бы охранник, они пили бы с ним кофе и болтали о детях, и потом совершенно дружелюбно сказали бы, что очередные подводные лодки вовсе не обязательно должны сходить со стапелей Киля… Это, конечно, версия. Но примерно так все и бывает. Ясно, что можно организовать людей, собрать подписи. Только ничего это не даст. Нужно вести переговоры. Срочно. Иначе море просто умрет. А что происходит? Министр разрешает вредное производство. Все равно что давать больному яд и ждать улучшения! Сейчас только десять минут, господин. Если бы не эта крашеная впереди… Нет, мне совершенно не положено рассуждать о братьях в Бонне. Иначе пришлось бы заблокировать налоговые счета. Канцлер? Давно бы мог уже что-нибудь сделать. Для этого он и выбран, верно? Но он не может. Промышленность! Но если этот грозный слуга не соответствует занимаемому посту, он должен уйти. Но у нас никто не уходит. Никогда. Он может быть осужден. Иметь судимость. Но он только делает неплохую карьеру. Знаете, господин, что я всегда говорю?