Тереза Тоерен была единственной, с кем он разговаривал.
Следующий день был воскресным. На понедельник, 17 октября, Марвину была назначена встреча у федерального министра экологии. Интервью должно было начаться в одиннадцать часов утра. Когда Марвин и Валери Рот с Экландом и Кати Рааль (она тащила оснащение камеры) в девять часов тринадцать минут вошли в Федеральное министерство экологии, природозащиты и безопасности реакторов на Кеннеди-Аллее, 5 в Бонне, их уже ждали и провели в большую совещательную комнату на втором этаже здания. Они пришли так рано для того, чтобы у Кати и Бернда было достаточно времени спокойно расставить аппаратуру. Кати на лифте еще раз съездила вниз и принесла из «мерседеса», принадлежащего франкфуртскому телевидению, остальные светофильтры.
Когда она возвращалась на второй этаж и, пройдя по коридору спускалась вниз, в большую совещательную комнату, то неожиданно услышала за одной закрытой дверью громкие мужские голоса и застыла на месте.
— Бесстыдство! — кричал голос за дверью. — Не думаете ли вы, что это вам пройдет даром? У вас будут неприятности. Я вам это обещаю!
БОЛЛИНГ!
Это был Питер Боллинг, который кричал яростно и громко — по-видимому, разговаривая по телефону. Да, это был голос Боллинга!
Он стоял или сидел за дверью в трех-пяти метрах от Кати.
Она уронила фильтры и от испуга дрожала всем телом. Боллинг все продолжал говорить. Боллинг неистовствовал, голос Боллинга угрожал. Кати, прикусив нижнюю губу, подняла сетчатые фильтры. Возьми себя в руки! — думала она. Возьми себя в руки. Ты должна взять себя в руки!
Ее то бросало в жар, то бил озноб. На густо покрытом угрями лбу выступил пот.
Прочь. Прочь. Я должна бежать отсюда прочь. Бернд! Бернд! Кати, пошатываясь, побежала вниз по коридору к большой совещательной комнате. Рванула на себя дверь. Никто не обратил на нее внимания.
Здесь стоял молодой человек в сером фланелевом костюме, другие убеждали его в чем-то — нервничая, с возмущением, перебивая друг друга.
— Бернд! — закричала Кати. — Я должна тебе что-то сказать — срочно!
Только сейчас все посмотрели на нее.
— Успокойся, Кати! Позже.
Экланд покачал головой.
— Что произошло? — спросил Марвин.
Кати оцепенела. Нет. Нет. Не говорить ничего. Перед всеми этими людьми — о Боже милостивый, всегда я делаю все неправильно!
— Неважно, — пробормотала она. — Неважно… Прошу прощения…
Остальные уже опять в чем-то убеждали молодого человека.
— У нас есть твердая договоренность с министром, — Валери.
— Достигнутая несколько недель назад. Подтвержденная дважды, — Экланд.
— Если вы думаете, что можете делать из нас дураков, то ошибаетесь! — Марвин.
— Только потому, что здесь каждый живет под страхом смерти сказать не то слово или всего-навсего на одно-единственное слово больше дозволенного министром по поводу скандала с ядовитым газом. Замечательно! — Экланд.
Бернд! Кати, не отрываясь, смотрела на него, она смешно выглядела с большими фильтрами в руках, такая маленькая, такая потерянная. Она пыталась обратить на себя внимание Экланда. Напрасно. Оператор был разъярен до такой степени, что забыл свое намерение больше ни во что не вмешиваться, ни в чем не принимать участия.
— Мы не можем транжирить время, господин Шварц. Это громадное производство со строгим планом съемок. Вы знаете, что такое план съемок?
— Попрошу вас! — Господин Шварц во фланелевом костюме поднял обе руки. — Господин министр экологии искренне сожалеет, что должен быть на выездной сессии на одной атомной станции. Чрезвычайно безотлагательное дело. Отсрочить не было никакой возможности. Еще вчера вечером мы не имели об этом никакого понятия. Я повторяю, господин министр сожалеет…
— На это мы не купимся!
— Если вам угодно договориться о новом времени встречи…
— Нам не угодно. Мы должны быть как можно быстрее в Америке. Если дело с Хансеном и Ливией дойдет до определенных кругов, министр действительно не будет с нами разговаривать.
— Но мы обойдемся без него, будьте спокойны, господин Шварц. Мы проведем съемки в вашем красивом министерстве, и директор в фильме скажет, что министр дал указание сорвать твердую договоренность и интервью с нами.