— Но это не так. Я же сказал вам, что господин министр в срочном порядке и неожиданно…
— Мы уже слышали это. Сердечное спасибо, господин Шварц! Наша особая, глубокая, прочувствованная благодарность. Передайте господину министру огромный привет!
Господин Шварц ушел, не попрощавшись. Дверь за ним захлопнулась.
— Что теперь?
Валери Рот взглянула на Марвина.
— А ничего теперь, — сказал тот. — Собрать аппаратуру и прочь отсюда! Гиллес напишет нам особенно замечательный текст. Могу ли я попросить вас, господин Экланд…
Кати поспешила к Бернду.
— Где ты была? Помоги мне.
— Бернд…
— Сначала прожектора!
— Бернд!
— Звук! Ты стоишь на проводах!
— Бернд, послушай!
— Что еще?
Он с нетерпением взглянул на нее.
— Ничего… Ничего, Бернд… Прости… я… Прожектора…
Кати быстро направилась к первому и начала отвинчивать его со штатива. Когда мы будем одни. Подожду столько, сколько потребуется. Один раз я уже сделала все не так — тогда, в Альтамире, в Бразилии. Я не имею права еще раз сделать все неверно. Сейчас я должна подождать.
Ей пришлось ждать почти целый час.
После министерства они поехали в Управление федеральной прессы. Марвин хотел обязательно в срочном порядке пожаловаться уполномоченному правительства для связи с прессой. Это, конечно, не удалось. Они позвонили по радиосвязи и получили указание отказаться от интервью и как можно быстрее лететь в Америку из Парижа на «Конкорде». В нем всегда найдется достаточно места для всех.
— Мы поедем в Бристоль, — сказал в конце концов Марвин Экланду. — Поезжайте в свой пансион! Сразу же начинайте собираться! Мы еще сможем вылететь в Париж в первой половине дня.
После этого Кати наконец-то осталась с Берндом наедине.
Он сидел за рулем большого «мерседеса», в который была погружена вся их рабочая аппаратура, и, как всегда, ехал осторожно.
— Итак, что же произошло, малышка?
— Бернд… Бернд… я… я…
— Ну же!
— Я слышала Питера Боллинга, — выкрикнула Кати.
Экланд продолжал осторожно вести машину.
— Где? — спросил он.
— В министерстве. За одной дверью.
— Это за какой одной дверью?
— Там, на втором этаже. Где мы хотели снимать. Я захватила светофильтры и когда вышла из лифта, проходила мимо двери, за которой услышала голос Боллинга. Очень громко! Очень четко! Он в Бонне! В министерстве экологии!
— Перестань кричать, Кати! Ты должна успокоиться. Это был не голос Боллинга. Ты обозналась.
— Я не обозналась! Клянусь, я бы умерла на месте, если бы это был не голос Боллинга. Уже второй раз я этого Боллинга… Почему это всегда приключается со мной, Бернд? Ведь я ничего не могу!
— Никто не скажет, малышка. — Он остановился на красный свет перед светофором и нежно провел рукой по содрогающейся Катиной спине. — Добрая Кати. Бравая Кати. Как здорово ты держишь себя в руках. — Он поцеловал ее. — Великолепно. Я уже знаю, почему люблю тебя.
Она начала плакать.
— Ты сказал, что мы не должны ни при каких обстоятельствах ввязываться в это дело. Ты сказал, что все слишком уж опасно. Мы должны думать о себе. Выполнять работу, держать язык за зубами. И смотреть, как можно по-быстрому смотать отсюда удочки.
— Именно так мы и должны делать. Будем так делать.
— Но Боллинг…
— Что Боллинг?
— Когда он-таки в Бонне.
— Это был не его голос.
— Да, да, да! Его!
Свет светофора поменялся. Экланд повел машину дальше.
— Не его. На тебя повлиял рассказ о его голосе на магнитофонной пленке.
— Господи Боже, это был он, Бернд! За дверью. Я же его слышала!
— Хорошо, ты его слышала. Но ты не совсем уверена. Не уверена в этом точно, я думаю. Вспомни о Марвине. Тот же сказал, что не может быть уверенным в том, что на магнитофонной пленке действительно звучал голос Боллинга.
— Я уверена, Бернд!
— Абсолютно? Действительно абсолютно?
Она в отчаянии посмотрела на него.
— Н-нет, так, чтобы абсолютно точно, нет…
— Ну вот, пожалуйста. Всегда так. Ты вообще не слышала никакого голоса.
— Конечно, я… — Кати прервалась. — Ах, вот что. Ты думаешь!..
— Именно это! Ты просто ничего не слышала. Мы не должны говорить об этом ни с одним человеком. И мы не будем говорить об этом ни с одним человеком. Мы не дадим себя ни во что впутать. Ни во что, любимая. Совсем скоро все закончится. Но пока мы еще работаем, будем оставаться вне этой игры. И никто не ожидает от нас ничего другого. Я официально заявил об этом всем, тогда, в Любеке, у фрау доктора Гольдштайн. Мы выполняем свою работу — и только.