— Да. И я потеряла контактные линзы.
— Опять?.. Герхард всегда говорил, что нет никого лучше вас, господин Гиллес.
— Потому-то я и упросила господина Гиллеса зайти, — блеснула глазами Валери. — Я надеялась, что вы скоро придете.
Гиллес встал.
— Пожалуйста, пожалуйста, сидите! — Марвин шагнул вперед и решительно усадил его обратно на стул. — Я читал ваши книги, еще когда бегал в школу. Великолепно, просто великолепно! Вы пишете так, что понимает каждый. Нам как раз и нужен человек, который так понимает людей. Господин Гиллес, вы замечательный автор. Без этих напыщенных элитарных уловок… Единственный, кто плюет на литературу…
— Я не плюю на литературу, — возразил Гиллес и снова встал. — Но за комплимент, конечно, спасибо.
— Боже Всевышний! — вскричал Марвин. — Я вовсе не хотел вас обидеть! Наоборот! Мы преклоняемся перед вами. Можете мне верить. Пожалуйста, господин Гиллес! Вы мне верите?
— Само собой, — ответил Гиллес. — А где у вас телефон?
— Минуточку! Минуточку! — Маркус умоляюще воздел руки. — Я вижу, вы читали «Открытое письмо» Питера Боллинга?
— Да.
— И что? Вас не волнует то, о чем он пишет?
— Я должен идти. Мне очень жаль, фрау Рот, что помешал. Для вас это тяжелая утрата.
— Но… но… — запнулась она, — но вы действительно должны написать для нас. Просто обязаны.
— Да, да, — ответил он. — Еще один прекрасный день.
Сделал три шага.
— Господин Гиллес! — закричал Марвин. — Вы прочитали «Открытое письмо» и говорите «Ну и что?»
— Ну и что?
— Господин Гиллес, пожалуйста… Вы писали о нищих духом. Вы подняли гигантскую бурю в Дюссельдорфе из-за больных раком детей, из-за этой старой клиники, и эта буря была так сильна, что даже начали строить новое здание. Вы писали и о торговле наркотиками, и о гонке вооружений… Боже правый, вы просто не можете говорить, что «Открытое письмо» оставило вас равнодушным, господин Гиллес!
— Мне надо идти.
— Но… Пожалуйста, господин Гиллес! — Маркус положил ему руку на плечо. — Послушайте меня еще несколько минут. Всего несколько минут! Если… если я расскажу вам свою историю, вам уже не будет все равно.
— Я не хочу слушать вашу историю.
— Вы нужны нам, господин Гиллес. Нам нужен человек, который пишет так, что люди просыпаются и переходят к активным действиям. Люди должны проснуться. У вас это получится. Это же ваша ответственность.
— Какая ответственность?
— Перед людьми.
— Плевать на людей.
— Нет, нет, нет! Вы не думаете так!
— Именно так.
— Я не верю.
— Верьте, во что хотите.
Чайки, чайки. Они кричали прямо над домом.
— Но вы же не можете безучастно наблюдать, как разрушается мир и все мы подыхаем!
— Нет? — переспросил Гиллес.
— Нет. Вы можете писать. Вы должны писать. Вы будете писать! — бушевал Марвин. Как жалок человек, поменявший веру, подумал он. Изменить всему, во что верил… Но оставались безжалостные, нетерпимые, фанатичные…
— Я уже десять лет не пишу. И больше никогда не буду писать, — спокойно сказал Гиллес.
Сюзанна, подумал Марвин, Сюзанна. Если бы ты сейчас была здесь, этот мужчина прислушался бы к тебе.
— Несколько минут, господин Гиллес. Всего несколько минут!
— Нет.
— Пожалуйста! — Марвин подбирал слова. — Я… Я был в Америке. Видел ужасы… Я расскажу вам…
— Нет.
— И все-таки… Если вы и после этого скажете: «мне все равно», — я отнесусь с пониманием. И даже сам отвезу вас в аэропорт. Честное слово.
Филипп Гиллес не смог бы объяснить, почему он сел и сказал:
— Хорошо, будь по-вашему.
За двадцать семь минут Маркус Марвин, страшно торопясь, рассказал об атомной резервации Ханворда и о том, как умер Герхард Ганц. И когда Гиллес, ничего не ответив, пошел к телефону, он преградил ему дорогу:
— У вас совсем нет совести?
— Да бросьте вы со своей совестью, — огрызнулся Гиллес. — Я старый человек. Что я еще могу сделать для этого мира?
Кто-то поднимался по лестнице, раздался громкий голос:
— Привет! Фрау доктор Рот! — в дверях показался таксист Эдмунд Кеезе. — Дверь был открыта. Прошу меня…
Тут он увидел Гиллеса.
— Ну и дела! Вы тот самый господин, который…