Жильцы комнаты разбиваются на два отряда и, махая подушками, готовятся к атаке.
В спальне начинается великое сражение.
— Стаська, только разозли меня. Только разозли… — петушится Мирон, и его толстые щёки смешно шевелятся.
— Смерть тевтонам! — восклицает Стасик и бьёт его подушкой по макушке.
— Ах так, ах так! — рычит рассерженный Мирон и тащит Стасика за штанину вниз.
Тумбочка шатается, скрипит и, наконец, валится набок. Стасик, потный и красный, лежит на полу. На лбу у него шишка.
Когда директор Владимир Семёнович перед ужином заглянул в ребячью комнату, то уже нельзя было разобрать, где псы-рыцари, а где храбрые воины Александра Невского.
Глава X
Веснушки
После «ледового побоища», организованного в спальне, Стасик приуныл. Унылым он стал вовсе не из-за сизой шишки на лбу и даже не из-за рубахи, которую в пылу сражения порвал разъярённый Мирон. Тревожит другое — странное поведение Владимира Семёновича. Даже разговаривать не хочет со Стасиком. Пройдёт мимо, кивнёт головой — и всё, словно Стасик не человек, а ничтожная букашка. Разве это не обидно?
Первые два дня Стасик ещё мог держать себя в руках. Придёт с уроков, пообедает и вместе с товарищами садится за учебники. И учебники были послушными — легко отдавали свои знания. Но на третий день заупрямились. Сколько ни зубри, ничего не остаётся в голове. А всё потому, вероятно, что Владимир Семёнович наказывает его своим молчанием.
— Странный он какой-то человек, — жалуется Стасик Пете. — Не ругается. И в круг позора не ставит.
— Слышал, что вчера Владимир Семёнович сказал? Сказал, что запрещает в интернате рисовать круг позора. У нас теперь будет круг почёта.
— Для хулиганов? Вот здорово!
— Нет, для спортсменов, которые победят.
После занятий Стасик приближается к двери с табличкой: «Директор». Ждёт появления Владимира Семёновича. Пока не поговорит с ним начистоту, не успокоится.
Директор выходит из кабинета. На Стасика — ноль внимания. Направляется в столовую. Стасик за ним.
— Проголодался, Комов?
— Я… Мне… — Стасик не знает, что сказать. — У меня в животе что-то колет.
— Тогда тебе не в столовую, а в медпункт нужной. Ступай к врачу.
Разговор не получается. Но Стасик не отступает от своего. Теперь он дежурит у дверей столовой. Должен же Владимир Семёнович выйти обратно!
— Караульным к щам приставили? — с издёвкой спрашивает, пробегая мимо, Женя Окунева.
Стасик хочет сказать в ответ что-то хлёсткое, но в этот миг дверь открывается, и появляется директор.
Он озабочен. Не замечая Стасика, спускается на нижний этаж, в мастерскую. Стасик едва успевает за ним.
«Хоть бы обернулся, — обиженно думает Стасик. — Молчит. Лучше бы обругал».
Чтобы как-то привлечь к себе внимание, Стасик начинает громко, на весь коридор, стонать. Тут Владимир Семёнович замечает его:
— Опять живот болит?
— Хуже — всё тело.
— Хитришь ты что-то, Комов, — говорит директор. — Виноватым себя чувствуешь? Теперь, пожалуй, самое время поговорить по душам. Идём ко мне в кабинет.
Они заходят в знакомый директорский кабинет. Садятся друг против друга. Стасик вспоминает, как ещё совсем недавно пили они здесь с директором чай. Теперь Владимир Семёнович, конечно, не угостит его чаем.
— Ты, поди, ждёшь, что я ругать тебя начну? — спрашивает директор. — А мне что-то не хочется. Думал, мы друзьями станем — не вышло. Жаль.
Стасик огорчён ещё больше. В носу щекотно, чихать хочется.
— Я хочу дружить, — бубнит он.
— Тебе-то хорошо. А мне, директору, с таким непутёвым дружить нельзя. Каждый скажет: «Директор, а повлиять на него не может».
— Не скажут. Всё я уже понял. Всё!
Владимир Семёнович не отвечает, молча направляется к шкафу:
— Чайку бы не мешало попить. Чайник ещё тёплый.
Они пьют душистый, крепкой заварки чай.
— Слушай, Стасик, — говорит ему директор, — я видел, как ты однажды кувыркался на полу и вверх ногами ходил. Для цирка готовишь себя?
— Нет. Хочу в космос слетать.
— В космос? Зачем же для этого вверх ногами стоять?
— В космосе по-всякому придётся: и вниз головой, и на боку, и кувыркаться. Невесомость. Вот я и тренируюсь.
— Что верно, то верно: в космос без подготовки не пустят. Только ведь одним кувырканием тут не отделаешься.
— Я ещё на брусьях тренироваться буду, чтобы мускулы затвердели.
— На брусьях без опытного наставника трудновато. Хорошо бы для этой цели тренера-спортсмена иметь.
— Можно ещё и военного, — подсказывает Стасик и вздыхает. — Только где военного-то возьмёшь? Был генерал и ушёл. Одна пуговица осталась.
— Не только пуговица, — улыбается директор. — Генерал нас не забывает. Утром по телефону звонил. Сказал, чтобы гостей-танкистов честь по чести в интернате встретили.
— Вот бы! А когда?
— Сегодня. После ужина.
— Да мы их так встретим! С барабаном и трещотками!
— Барабаны у них и свои имеются. Трещотки же лучше оставить в покое. А то, чего доброго, танкистов оглушите.
— Как же тогда встречать? Может, в их честь пальнуть из пушки-снегометателя?
— И пальбы не надо. Чего-нибудь другое придумаем. Только ты пока об этом никому. Договорились?
Вечером пионерская линейка, вытянувшись из конца в конец зала, замирает в ожидании приятных новостей. Сейчас ребята услышат что-то необычное и очень важное. Торжественно поблёскивают глаза пионервожатой. Она в белой шёлковой кофточке, по-праздничному нарядная. Руки её то ложатся по швам, то тихо щупают кончик галстука, то прячутся за спину. Волнуется Любовь Павловна. И ребята, глядя на неё, тоже волнуются: что-то она скажет им?
Вожатая отбрасывает со лба светлую лёгкую прядь. Но волосы не слушаются её, снова падают на лоб.
Любовь Павловна обводит взглядом пионерский строй и спрашивает:
— Помните, ребята, к нам генерал приходил?
— Конечно, помним!
— Вы о военной тайне говорили…
— А мы подслушивали…
— Так вот, — подождав, пока ребята успокоятся, продолжает вожатая, — отныне тайна перестала быть тайной. Я вам её сейчас раскрою…
— У-у-ух! — довольно гудит пионерский строй.
И только Стасик хитровато помалкивает: уж он-то точно знает, что это за тайна.
Но Любовь Павловна не спешит разглашать её. Она медленно проходит вдоль строя. Стук каблучков звучно рассыпается по залу.
Пионерам не терпится. Минута молчания им кажется целой вечностью.
— Вот увидишь, в боевой поход поведут, — шепчет Мирон Стасику, который стоит слева от него. — Как ты думаешь?
— Не спрашивай. А то я проболтаюсь раньше времени…
Любовь Павловна останавливается на другом конце линейки:
— Так вот слушайте: генерал сказал тогда, что танковая часть решила взять шефство над школой-интернатом…
Линейка разом оживает, ребята радостно стучат ногами.
— Ура! — кричит Стасик.
Ребята подхватывают его крик.
— Это ещё не всё, — говорит Любовь Павловна, успокаивая их жестом. — Как нам сообщил товарищ генерал, военные будут у нас с минуты на минуту. С оркестром! Покажут свой первый концерт. Мальчики, не забудьте ботинки почистить. Военные во всём любят порядок и дисциплину… А теперь можете расходиться.
Но никто не расходится. Все обступают Любовь Павловну. Галдят, суетятся, о танкистах расспрашивают.
— Эх ты — «в боевой поход поведут»! — напоминает Мирону Стасик и смеётся. — На танке не водят, а возят!
— Это ещё лучше! Раз такие шефы, всякое может случиться…
Когда военные появляются в большом зале, ребята начинают смеяться, хлопать в ладоши и кричать. В фойе, сверкая трубами, громко играет военный оркестр. Когда оркестранты, устав дуть в трубы, делают передышку, около сцены начинает звучать певучий баян.
— Сыграй нам немножко, солдатская гармошка! — слышится весёлый голос баяниста.
Стасик пробирается сквозь толпу мальчишек и девчонок к сцене. Прорвать их плотный круг не так-то просто! Каждый стремится стать поближе к баянисту.