— Простите, вы, конечно, Анна Григорьевна? — Он почтительно склонился. — Недов Ларион Николаевич.
— Соколова. — Она не успела отнять руку, так стремительно он приложился к ней.
Одежда, довольно красивое лицо, глаза, улыбка, певучий тенор и даже запах духов — все почему-то резко не понравилось ей.
— Я счастлив познакомиться, я бесконечно много слышал о вас!
Потом Соколова узнала, что эту фразу он повторял почти всем.
На одном из первых заседаний многолетний заместитель Барышева по кафедре отказался от заместительства, ссылаясь на здоровье. Вероятно, его уговорили бы, но тут встал Недов, укоризненно оглядел всех: как же так — заездили человека!
— Товарищи, предлагаю использовать меня, — сказал он с нагловатой наивностью. — Здоровьем не обижен, голова варит. Вы, конечно, меня не знаете, но ведь под руководством… — Он почтительно глянул на Барышева. — А буду плох — снимете!
И его выбрали, потому что большинство воздержалось от голосования.
Воздержалось!
Недов легко оттеснил Барышева, которого тяготили обязанности завкафедрой, и даже властного, хитрого директора перехитрил и прибрал к рукам.
Таранов ослеплен им. Удивительно — неглупый, энергичный, превосходный организатор, казалось бы, идеальный директор. То, что он в прошлом актер (пусть плохонький!), дало ему знание специфики. Казалось, директор понимал даже сложную работу Рышкова, гордился тем, как художественный руководитель бережно и настойчиво помогал талантливым педагогам обрести крепкие методические основы, освобождал институт от ремесленников. Таранов ходил на уроки актерского мастерства, читал, занимался методикой, просил Рышкова разрешить ему ассистентскую работу, вел ее усердно, скромно.
— Пусть для души ассистентствует, учится, — говорил Рышков. — Таланта нет, но он выучится грамоте, будет великолепный, редкостный директор.
Научить Таранова «грамоте» Рышков не успел. А Недов теперь виртуозно играет на слабой струне директора — тяге к творческой работе.
Он пригласил Таранова к себе в ассистенты и дал ему такую самостоятельность, что студенты называют курс «директорским».
Вторым ассистентом Недова работает Стелла Бух, и с первого же семестра про их учеников стали говорить, что они «протаранены, бухнуты, но еще недовывихнуты». Ох, эти озорные студенческие остроты — в них всегда есть зерно истины!
Соколова вдруг засмеялась.
В начале педагогической работы она получила прозвище «Анны Кровожадной». Тогда ее, совершенно растерянную, по-своему успокоил муж:
— Молодцы! — И Павел Андреевич расхохотался. — Представляю: жилы из них тянешь, кровь пьешь! Ты же начисто забываешь о своей ненормальной работоспособности. И еще: боишься, что молода, уважать не будут, и напускаешь на себя драконову строгость. Конечно, Кровожадная! Да не огорчайся — это не из страшных прозвищ, это — любя.
Недова студенты прозвали Иудушкой Головлевым — это уже страшно.
На первом же экзамене нового курса Соколова измучилась. Зачем приняли явно неспособных и малоспособных? Как можно коверкать молодые жизни, обманывать, заведомо вести их к разочарованию, может быть, отчаянию? А что за нелепые этюды? Здоровый парень падает в обморок, получая комсомольский билет; жена уходит от мужа, потому что он «систематически не выполняет производственные задания». Кто может в это поверить всерьез, по правде сыграть эдакую пародию на плохую пьесу? Даже способные студенты ведут себя противоестественно, напряжены, работают напоказ. Это же калечение людей. Зачет принять нельзя. Больше половины студентов следует отчислить — актерами они не будут, пусть ищут свою настоящую дорогу — и принять новых. Событие чрезвычайно грустное, но если уж допущена ошибка, нужно поскорей исправлять, нельзя же уродовать молодежь.
Все это она сказала на обсуждении. Вероятно, сказала слишком резко. Линден, несколько сгладив остроту, поддержал ее. Ассистенты Линдена громили Недова с молодой безудержностью, договорились до весьма спорных положений — разговор ушел в сторону. Вагин и большинство совместителей, занятые у себя в театре, экзамена не видели. Нашлись у Недова защитники-сторонники. Кое-кто смолчал — ведь Недов стал уже силой в институте, дружил с директором, в парткоме — с Ладыниной, замещал Барышева. В Управлении культуры, в райкоме он уже казался своим человеком, да и рекомендовал его кто-то из министерства. Зачем же ссориться с таким товарищем? Равнодушные решили, что их дело сторона, силы нужны для своей работы. Обсуждение получилось добренькое, ободрительное, даже тематику этюдов кто-то хвалил. Экзамен кафедра приняла.