Цирк… Последний раз (как давно, кажется!) — с Джечкой. А, вот оно, неприятное, — Майка. Подошла в переменку, замурлыкала кисонькой:
— Только мастерство и радует.
— Еще бы! После Недова — Вагин!
— А вообще, знаешь, настроение… тоска.
— Зима пролетит — не заметишь. А то и на каникулах слетай.
— Конечно. — И особенно нежным голосом спросила: — А нельзя там работать без прописки — не знаешь?
— Как?.. Не понимаю?
— Ну, здесь не выписываться.
— Зачем?..
— Ну, мало ли… Как с Джеком? И вообще…
— Ты?.. — «Вот почему было Яшку жалко!» — Не любишь, что ли?
Майка надулась:
— Люблю, конечно! А как получится — знаешь? Тогда куда я?
— Замуж не вышла — уже разрыв планируешь? Никакая не любовь это… Это пакость, если хочешь знать.
Майка удивленно заморгала:
— А сама-то с Огневым?
— Разве мы? — Боль и злость захлестнули. — Пустая твоя голова! Да разве можно?!.
— Мало ли расходятся, что ты на меня? — Птичьи глазки растаращились, заплывали слезами.
Как объяснишь ей? Что понимает, как чувствует?
— Куриное сердце, мещанка! И как только Яшка такую…
Оглушил звонок, разговор оборвался.
Намается Джек — жалко. Может, она любит его по-своему? «Смирный любёночек». Листья уже падают, шуршат. Чем встретит Сахалин? Говорят, зима вроде здешней — Сахалин-то Южный… Нет, этот расчет; «Не выписываться… не прописываться…» — отвратно! Пережитки? Ничего подобного — собственное производство: «кадр» вместо человека. Ох, еще сколько их «бродит по нашей земле и вокруг»! Улица, где жили с Сашкой, царапает. А куда ни глянь — история государства Российского, история государства Советского. Самое любимое, самое красивое место в городе — ничего нет лучше, торжественней и проще. И так набережная памятна! А этот мост, сейчас обозначенный только огнями…
Ранним утром возвращались в институт допущенные к конкурсу. Усталые — целую ночь бродили! — на середине моста вдруг встрепенулись и застыли. Чуть золотился край неба; в воздухе — легкий сиреневый дым рассвета; тихие строгие набережные. Высоко на граните — античный бог войны. Мощная бронзовая фигура в шлеме и с мечом никак не вяжется с образом великого русского полководца. Но памятник здесь хорош, к месту. За ним уже тронутая осенью масса зелени, вдали чуть виден светлый павильон.
Сколько гениальных людей одухотворили этот город; сколько великих событий родилось и совершилось в нем!
В то утро, четыре года назад, только смутно ощутила неброскую красоту удивительного города. Верно сказал француз: «Чем ближе узнаешь, тем безвозвратнее привязываешься».
Как часто с Глебом ездили по этому мосту! И самый первый раз… Подумать — ночью, в дикий мороз подобрал!.. И все равно сразу, с этого позорного знакомства думала о нем, снился даже! Нет, как могла? Глебка, где ты? Без тебя никогда не уймется тоска. Если б вернуть!.. А если? Не может быть. А муж Сони? «Глупо погиб». Нет. Бывает же. Нет — что угодно, пусть — что угодно, пусть — Соня, лишь бы… Нет. Нет! Нет, Глебка, ты существуешь. Ты… А вдруг приду сейчас, и ты… Всегда же у нас с тобой чудеса. Ох, даже думать жарко! Скорей! Огромный сегодня день. Скорей, скорей!.. Вот за угол — и видна Калининская. Скажет негромко: «Леночка», — засмеется — как он редко смеется! — широко раскрытые, заискрятся глаза, руки мягкие… Скорей! Скорей!..
Ключ скребет по двери, не попасть в отверстие — Глеб, открой, ведь ждешь, неужели не слышишь? Или в детской?.. Наконец-то!
Ни шинели, ни фуражки на вешалке. Тихо. Спрятали нарочно и молчат?
Две чашки, две тарелки на столе, как всегда. Чуть заскрипел в детской пол…
— Бабушка!
— Что, милая? Что ты? В пальто…
— Просто хотела… Огромный такой день. Хотела… если бы Глеб!
— И я все о нем сегодня. Как услышала радио, почему-то… Ну, раздевайся же. Чай только заварен, слоенки теплые еще. Он обещал к празднику, а до праздника всего месяц. — Бабушка ушла.
Его бабушка. И теперь его дом. В детской Сережка. Спит сероглазый. «Плавать буду, как дядя Глеб, и машину водить, и все знать». Даже кудри разглаживает, как дядя Глеб! Сегодня еще ночь на его диване. Здесь все ждет его, называют все по-морскому — бабушка хлопочет в камбузе… Пойти помочь.