Соколова остановилась возле гранитных ступеней подъезда, глядя на красную доску с золотыми буквами: «…комитет КПСС».
Не хочется идти. Недов и директор, должно быть, постарались испортить здесь ее репутацию. Позвонить сначала Корневу, посоветоваться? Он ведь в ревизионной комиссии райкома… А если завтра появится приказ об исключении Кочеткова?
Соколова взошла по гранитным ступеням.
На повестке закрытого комсомольского собрания стояло: «О политико-воспитательной работе» и «Разное». Но все знали, что главный разговор пойдет о Кочеткове.
В дни, отделявшие бюро райкома комсомола от институтского собрания, в общежитии, в коридорах, на лестницах, в столовке судили-рядили, орали, чуть не дрались, спорили о Кочеткове, о четвертом актерском курсе в целом, о Соколовой, гадали, как поступит дирекция.
Алена жадно ловила разговоры — кого больше: друзей или врагов? Друзей больше, но беда, что враги куда крикливее, активнее, наглее. Как все повернется? К чему придет? Пока что Джечкину статью в стенгазете, умную, глубокую статью о Пикассо, которую хвалил и сам Таран, статью, необходимую сейчас, когда все «перепикассились», как говорит Рудный, вдруг заклеили никому не нужной, торопливой рецензией на прошлогодний спектакль.
Приказ дирекции об исключении Кочеткова мог появиться в любой день. Курс жил тревожно. Однако на лекциях была особенная тишина, на уроках — особенная подтянутость.
Джек, похудевший, зеленый, храбрился, среди чужих держался даже вызывающе. Майка в институте не показывалась. Говорили — заболела.
Долго дребезжал звонок. Долго не успокаивался зал. Рассаживались, гремели стульями, переговаривались, переходили с места на место, спорили о недоспоренном.
У стола президиума Гена Рябинин с бледно-голубым лицом стоял перед плотным, высоким, хорошо одетым парнем, то смотрел на него остановившимися глазами, то покорно записывал что-то в блокнот. А парень подкреплял слова ритмичными взмахами кулака.
Алена только хотела спросить Сашу, а он сам ответил:
— Полюбуйся: Каталов Геннадия обрабатывает.
— Баранья морда.
— Я бы не сказал…
Звонок назойливо сверлил уши, говорить приходилось громко, шум нарастал. Алена оглядывалась вокруг, искала Майку — неужели не придет? Пусть больна, пусть сорок температура — обязана прийти. Ведь судьба Джека решается, а виновата в общем она.
— Не явится, не жди, — ответила Агния на мысли Алены.
Алена заметила, что недовский курс скопом уселся в середине зала. А они, соколовцы, решили, что не надо всем вместе, будто изолировать себя от института. Олег и Женя сидят с Валентиной Красавиной в окружении ее друзей — это хорошо: их удержат от всякой дури. Сычев и Якушев, конечно, вместе. Эта пара может предать запросто: Володька — подлец, Николай туп, как тыква. Глаша и Сергей сели перед ними на всякий случай. У той стены Зишка с Валерием и Миша с Мариной. А кто же остался с малышкой?.. Вокруг Анны Григорьевны — вагинские режиссеры, рядом с ней Арпад — это дружественный курс.
Рудный вошел — ох! — с Недовым и Стеллой Бух. Интересно, о чем разговаривают? Рудный улыбается. Стелла вся красная, Недов тоже улыбчатый — до чего же мерзкая личность!
Звонок оборвался, и все от неожиданности затихли.
— Товарищи, внимание! Прошу прекратить хождение и занять места. — Один за длинным столом Генка выглядит особенно щуплым, жалким, а голос глухой, дрожит.
Каталов сел в первый ряд и, обернувшись, разглядывал зал. Алена придирчиво рассматривала его. Нет, не баранья морда, глаза умные. Лицо даже красивое, только стандартное, и прическа из парикмахерской витрины.
— Товарищи, нужно избрать президиум. Бюро предлагает в количестве семи человек. Возражений нет? Тогда разрешите зачитать список кандидатов. — Гена перелистывает блокнот, листки топорщатся, мелко дрожат. — Красавина, Осипова, Петрова Глафира, Зацепина, Лютиков, Коробкин, Рябинин.
— Огнева! — кричит Гриша Бакунин.
Несколько голосов подхватывают:
— Огнева-а!
— Черт знает! Сашка великолепно ведет собрания, а выдвигают недовывихнутых орал: Зацепину, Лютикова… Черт знает!
— Огнева! — не отвечая Алене, кричит Агния.
— Дыгана! — Это вагинские режиссеры.
Геннадий стучит карандашом по графину, виновато смотрит на Каталова.
— Тише, друзья! Ну, тише… Мы хотели списком…
— А мы не хотим! — дразнит Гриша Бакунин.
Зал поддерживает его смехом.
— Надо списком! — пронзительно, как звонок, врезается голос Регины Зацепиной. — Это же скорее!
— У-у! Недовская подлипала.
— А мы не хотим, не хотим, не хотим! — весело скандируют вагинские режиссеры.
— Товарищи, товарищи… — У Генки перехватило горло, он кашляет, стучит стаканом о графин.
Зал шумит.
Встает Сашка — ух, какой еще желтый после проклятой ангины!
— Ребята! — словно колокол покрывает все шумы. — Давайте организованно. Давайте голосовать.
— У вас, видно, воплями привыкли решать, а не голосованием. — Взгляд и интонация Каталова уничтожают презрением.
Сашка мягко, будто ребенку, объясняет:
— Вопли — это так, но у нас, как везде, привыкли к демократии.
Смех, аплодисменты. Каталов покраснел. Недовцы орут в Сашкину сторону: «Нахальство! Безобразие!» Пронзительнее всех — Зацепина. Глаза Геннадия остекленели, он, как автомат, бьет карандашом по графину и стакану.
— Голосуем, давайте голосуем. Кто за то, чтобы голосовать списком, предложенным бюро?
Будто по команде, щетиной встали руки недовцев, да среди зала всего десятка два одиночек — явное меньшинство. Но Генка педантично доводит: «Кто „против“? Кто воздержался?».
Не прошли профкомщик Петя Коробкин — бледная личность — и зловредина Зацепина — так и надо! Больше всех голосов у Валентины — ее знают (два года секретарила в институтском масштабе!), любят за справедливость. На втором месте Сашка — его очень уважают. Кто будет председателем? Лучше бы Сашка — он ведет делово, без болтовни, но сегодня… Нет, все равно он умнее, находчивее Валюши. Что это у нее шея забинтована?
Президиум во главе с Каталовым, Душечкиной — заведующей отделом пропаганды райкома партии — и новым секретарем институтского парткома Ереминым, стоя позади длинного стола, тихо, но не мирно совещается. В центре — Каталов и Валя, она показывает на горло, Каталов пожимает плечами, усмехается, краснеет, взмахивает кулаком. Жест точь-в-точь Женькин, но характер не тот. Сашка чуть в стороне, смотрит в окно, будто спор ему неинтересен.
Еремин что-то сказал, отошел и сел в конце стола. Он заменил Илью Сергеевича и на кафедре марксизма. Говорят, лекции читает терпимо, а что за человек, никто пока не понял. Только подозрительно часто торчит у него в парткоме Недов.
За Ереминым пошла Валя. Каталов резко повернулся, отошел к другому концу стола. И все стали рассаживаться. Геннадий вцепился в Сашку, сел с ним рядом в середине. Генка будто приободрился. Около Саши располагается Света Осипова, кругленькая, проворная, как мышонок, — секретарь всех важных собраний, успевает записывать самых быстрословных ораторов. Между ней и Валей — Глафира. На каталовском фланге «красавец мужчина» Лютиков и Душечкина — повязать бы ей цветастый платок, выпустить частушки петь: матрешка.