— Вы где живете?
— На Садовой. Мешаю?
— Вовсе нет.
— Я вас провожаю для прогулки. Перед сном.
Алена засмеялась — погода-то не прогулочная.
— Почему вы не женитесь?
— «На время — не стоит труда», а до гроба — нет фундамента. — Он пригнул голову, ветер бил в лицо снегом. — Одних биотоков недостаточно. Необходимо, как говорится, взаимное доверие.
— Ох, да! Без доверия… — Алена замолчала, будто ей тоже мешала вьюга. — Вот, я говорила… Вот ощущение свободы, конечно, невозможно без доверия. Когда тебе верят, легко работать, пробовать… Очень плохо, что вы не хотите верить людям.
Жилин ответил коротким смешком, помолчал, но Алена чувствовала, что он еще заговорит. Свернули с набережной. Возле домов снег уже не летел в лицо.
— Верит или не верит людям инженер Жилин — это на общественной нравственности не отражается.
— Почему так зло?
— От слабости.
— А знаете, то, что вы так злитесь… Это в общем-то хорошо. Подождите! Конечно, плохого порядочно. И хуже всего такие Буняевы, Каталовы.
— А пандемическая грубость? Наталья Викентьевна говорит: души изнашиваем. А куда ни ткнись — все будто одолжение вам делают.
— Недоверие тоже унижает. А вы…
Опять короткий смешок и подчеркнуто вежливо:
— Я стараюсь скрывать чувства. Не получается?
Впереди из подъезда вылетели двое, громко споря:
— …Приду раньше, так буду сидеть на лестнице? Отдай ключ.
Мужчина взял девушку за руку, она вырвала руку:
— Ах, я должна мерзнуть на лестнице?
— Твоя мать унесла ключ.
— Твои рубашки стирать приходила…
— У тебя румынки теплые.
— Я за делом иду, а ты…
— Сама ничем не интересуешься, так и мне… — Мужчина заметил приостановившихся Алену и Жилина, что-то тихо сказал жене, и они перебежали на другую сторону улицы.
— Вот обнаженная сущность супружеских отношений. А вы спрашиваете: почему не женюсь.
— Не понимаю.
— Не так грубо, но все в том или ином виде спорят, кому мерзнуть на лестнице.
— Ерунда!
— Нет правил без исключений, но если разобраться…
Алена уже не слушала — конечно, о ключе они с Сашкой спорили бы: «Бери ключ — я посижу на лестнице». — «Нет, ты бери — я подожду». Но если вдуматься… разве хорошо, когда приходится отстаивать «суверенитет». Нет, не Ромео и Джульетта!
— …В большинстве угнетены женщины, хотя… Роль угнетенного и угнетателя одинаково жалка.
Алена услышала эти слова Жилина, посмотрела на него — ухмыляется, а глаза насторожены.
— Думаете: с чего это человека прорвало? Да просто так — проверочка.
— А в чем и зачем меня проверять?
— Как то есть?.. Почему вас?.. В спорах, как говорят, истина… То есть я… Это я самого себя. Почему вас? Нисколько.
«А с чего это вы так завертелись, милорд?»
— Ладно. Вот осваивают новые машины, новые материалы, и все понимают: нужно время, труд, внимание, терпение. — Привычная в последнее время скованность пропала. Алена думала вслух, не боясь показаться глупой. — А человеческие отношения — каждый раз новый материал, и новый механизм, и все новое…
— Есть общие законы — как в технике…
— Кто их знает? Нет, кто хочет их знать, эти законы? А больше, чем в любом деле, нужны внимание, труд и, наверно, терпение… А люди спорят: «Кому мерзнуть на лестнице…» До свидания. Я пришла.
— Не сердитесь, если я… Меня иногда заносит… Не сердитесь…
— За что? С Натальей Викентьевной вас не заносит. Значит, я сама виновата.
— Нет, что вы… Нет, я вас уважаю… Честное слово, не в том дело…
Алена засмеялась:
— Не объясняйте. И так понятно.
Рудный встал с дивана:
— Резюмирую: всячески поднимать у Лены уверенность в Дуне, но никак не вмешиваться во внутрисемейные дела. И пора, друзья, — дадим покой Анне Григорьевне.
— Я еще… можно? — Олег, будто на уроке, поднял руку, опустил. — Анна Григорьевна, Ленка так не выбьется. Я говорил: по улице идет растерянная, рассеянная. В сцене с Колей… смотрит на Огнева, как кролик на удава. Сквозь грим белеет со страху.
Что с ним? Воспаленное лицо, глаза блестят, как у больного, закусил губу.
— А что, вам кажется, нужно?
— Колю — Валерию, Якова — Огневу. На несколько спектаклей.
Зашумели: Агния и Джек с Олегом, Глаша и Женя «против».
— Огромная работа, — вставляет Рудный. — Время-то где взять?
— Посмотрим. Лучше, если она победит в этих условиях. Посмотрим.
На цыпочках прошли коридор — дети и Клавдия Егоровна спят, — в маленькой передней шептались, толкались, давились от смеха по каждому пустяку, и стало тихо.
Через полгода улетит и этот выводок. Талантливые и человечные, разные и дружные. Молодежный театр. Молодцы — добились! Сколько выпусков мечтали об этом!
Грустно, что Агния расстается с коллективом, — жаль одаренную актрису. Ее чуткость и безошибочное чувство справедливости так нужны товарищам. Ничего не поделаешь: у каждого свое счастье, а Арпад — золотой парень.
Чем бы ни кончилось Яшино персональное дело, он выстоял, окреп и, главное, поверил товарищам.
Неужели взрывчатый, весь нараспашку Олег сумел так глубоко спрятать свою любовь? Настоящий будет мужчина. Настоящий актер.
У Жени так и останется до старости детское короткое дыхание, чувства пылкие и нестойкие. Жена ему нужна умная, с твердыми, пусть даже деспотичными, но любящими руками.
Что победит в Глаше: страстность или пуританство, материнская мудрость или практический ум? «Главтряпка» или «маманя»?
Какие еще завихрения предстоят этой буйной паре? Актриса не погибнет в Алене, очень уж талантлива — выбьется. А тревожно за них. Впрочем, ни за кого ведь нельзя быть спокойной.
Анна Григорьевна завела будильник, переставила телефон на столик у кровати. Светлана из Якутии чаще всего звонила ночью, и потому телефон всегда ночевал возле кровати Анны Григорьевны.
Едва она успела лечь, раздался звонок.
— Анна Григорьевна? — спросил мягкий мужской голос. — Здравствуйте. Извините, поздно беспокою, но сегодня приехал и только освободился. Завтра уезжаю, а вы ведь с утра бываете в институте.
— Кто это говорит? — оборвала Соколова. «Что за медовые интонации?»
— Я по поручению Светланы Петровны. Завтра уезжаю, а она просила…
Именно так должен разговаривать этот человек. На фотоснимках геологической партии Светланы Анна Григорьевна сразу узнала и запомнила лицо: высокий лоб, красивые томно-мечтательные глаза, вялый рот и непропорционально маленький острый подбородок. Что ему нужно?
— Кто со мной говорит? — повторила она резко.
— Вас беспокоит Игорь Германович Мелков. Алло! Вы слышите меня?
— Слышу.
— Светлана Петровна просила повидать вас и… детей, передать посылочку и сердечный привет. — Он подождал немного. — Когда разрешите к вам заехать? У меня поезд вечером. Поздно.
Голос разливался улыбчатой сладостью, но слышалось и подлинное волнение. Однако оно ничуть не тронуло Соколову.
— Благодарю вас. Проще всего будет завезти посылку в институт и оставить у вахтера — это можно в любое время. Светлане Петровне передайте, пожалуйста, что дети здоровы, все у нас благополучно и мы шлем ей привет.
— Но она просила повидать…
— Мне завтра некогда. Извините.
— Я попытаюсь задержаться на день.
— Зачем же? Если я так нужна вам, заезжайте завтра в институт.
Она услышала длинный вздох.
— Видите ли, мне хотелось бы… Вы понимаете… Я надеялся, что вы разрешите мне…
— Нет, не разрешу.
— Ни при каких условиях? — Голос дрогнул и упал.
«Как он себя жалеет! А ребенка?»
— Я говорила Светлане Петровне и могу повторить вам: только если вы открыто, официально признаете сына и создадите ему нормальную семью.
— Неужели вы считаете себя вправе?
«Он смеет упрекать!»
— Безусловно. Если вы сочли себя вправе взвалить на меня воспитание ребенка и семь лет не затрудняли себя ни материальной, ни моральной поддержкой… Ребенок не забава.