Женя, кажется, собрался встать, но Глаша пригвоздила его взглядом.
— А вот равнодушие, чёрствость, — и тут на лице председателя появилось выражение брезгливости, — неспособность к увлеченной деятельности нередко ускользают от внимания, да не всегда и понимаются как недостаток в развитии.
Он замолчал, но его лицо отражало напряжённый «внутренний» монолог. Было интересно следить за ним.
— Театр нам нужен, — опять негромко и спокойно заговорил Разлука. — Не хуже меня знаете, какую роль играет искусство в воспитании. Беда, если этику отрывают от эстетики. Чего стоит, кого может увлечь сухая, казенная мораль?
Он встал и вышел из-за стола. Алёна, следя за неторопливо шагавшим крупным, крепким человеком, с удивлением подумала: «Чем он притягивает?»
— Не должно искусство быть похожим на учебник. Главная его сила в том, чтоб «чувства добрые» пробуждать. — Он чуть вразвалку ходил по большой комнате, изредка останавливался, взглядывал то на Глашу или Огнева, то на Олега, Зину или Алёну, словно заставлял вместе с ним проверить ясность, правильность его мысли, заставлял думать вместе с собой. — Открыть человеку красоту, которую он не сумел увидеть рядом с собой или даже в самом себе. Разбудить стремление к благородным и чистым человеческим отношениям. Высокая задача, увлекательная задача. Верно я говорю? — внезапно спросил он. И после шумного ответа улыбнулся. — Дарвин считает, что без поэзии и музыки у человека даже отмирают какие-то мозговые клетки, понижаются умственные способности, а особенно чувства, нравственное начало. А верно, убедительно? — Разлука вернулся за стол, но не сел. — Значит, театр нам нужен. Против? Нет. Воздержавшихся? Нет. Трудности организационные, то есть финансовые, если возникнут, меня не пугают. Главное — иметь право требовать.
Все насторожились. Разлука не спеша обвел взглядом слушателей, и опять Алёна заметила, что на всех он смотрит по-разному.
— Не станем спешить, — он чуть усмехнулся. — Жениться по первому толчку сердца не стоит, и у нас с вами дело не проще. Мы должны, не перекладывая свои заботы на государство, принять молодой коллектив и отвечать за него во всех отношениях — надо подготовиться. Для вас работа будет много сложнее, чем в любом стационарном театре. Не только потому, что переезды и выступления в любых условиях трудны. — Он заговорил очень медленно, будто стараясь понять мысли слушателей. — Придется взять на себя особую ответственность и, может быть, самое трудное — жить среди народа и не обижать зрителей своим поведением вне сцены. Быть примером того, чему учите со сцены.
— Мы вполне представляем себе все эти сложности. — Джек встал. — Никто и не думает о легкой жизни, — голос его на сей раз звучал твердо.
Разлука внимательно поглядел на Джека.
— Хорошо, коли так, — ответил он мягко. — Я ведь вас мало знаю, да и не весь ваш коллектив к нам приехал. Значит, ждем вас будущим летом. Если не передумаете, совместными усилиями станем добиваться. А пока давайте заработаем право требовать.
Сколько раз именно это пытались донести до них Соколова, Рышков, даже у Станиславского об этом написано, а по-настоящему зацепило только сейчас — почему?..
Алёна думала об этом без конца, писала Глебу, но говорила только с Олегом, Глашей и Зиной. Сомнения вызывали Сычёв, Якушев, Орвид, а больше всего Маринка, пытавшаяся прибрать к рукам Михаила. Джек после Верхней Поляны вёл себя безукоризненно, о нем никто даже речи не заводил. Алёну (она-то знала больше других!) беспокоили ощущение неполной искренности Джека и мысль, что для него этот театр — только отправная площадка перед каким-то запланированным взлетом.
Однако самым тревожным казались Алёне её беспрерывные и нелепые ссоры с Огневым, начавшиеся в Дееве.
А уж вчерашняя Сашкина выходка — просто ни в какие ворота… Даже вспоминать неприятно.
За спиной Алёны кто-то шумно вздохнул. Оглянулась — Женька. Такой талантливый, а умишко детский. «Как сблизила эта поездка: узнали друг друга, привыкли, приспособились к характерам, сгладили свои острые углы», — думала Алёна, нарочно отгоняя мысли об Огневе и с нежностью глядя на Женьку. Удивительно: как все изменились за два институтских года, а он — решительно ни в чём. Через день усиленно скоблит бритвой свой подбородок, на нем обнаружился какой-то пух. А в общем Женька славный, добрый мальчишка, отличный товарищ — на такого можно положиться. Утром сядет на постели, гладкий, розовый, как младенчик, и начинает: «Братцы, я какую яичницу с помидорами ел!», или: «Предатели! Без меня уехали. Всю ночь вас догонял на попутных машинах». — «Ну и догнал?» — спросит кто-нибудь. «Не успел, проснулся». Поэма его и с места не двинулась, зато лирических стихов — с гор потоки: в каждом совхозе, колхозе какая-нибудь девонька воспаляет его воображение.