Однажды в дорогу ей пришлось надеть белую блузочку — тёмные не просохли после стирки. Олег спросил необидно:
— Это чтоб грязь виднее была?
А Огнев преядовито пояснил:
— Нет, чтобы сразу было видно первую артистку.
Когда чужие люди говорили ей что-нибудь приятное, он смотрел с такой иронией и удивлением, будто в ней ровно ничего хорошего нет и никому она не может понравиться. В начале поездки она совершенно не задумывалась о том, что говорит, что делает, что надевает. Теперь она с оглядкой на Огнева думала, что ещё может «вывернуть» он. А вчера… уж совсем безобразный случай…
На вокзале их провожала молодёжь — садоводы из плодопитомника, где они играли, и одна девушка подарила Алёне три розы. До отхода поезда Глаша, Олег и Алёна шутили с молодыми садоводами и потом долго, стоя на площадке, махали им.
Когда втроем они вошли в купе, сесть оказалось негде: бестолковая Маринка по обыкновению что-то потеряла, перекладывала вещи и оккупировала всю скамейку. Алёна весело потребовала:
— Ну-ка подбери барахлишко!
Огнев, передразнивая её интонацию, словно продолжил:
— Дорогу примадоннам, засыпанным розами!
— Завидно? — вызывающе бросила ему Алёна.
— Ужасно! А уж когда станешь подвизаться на эстраде и на афишах будут про тебя писать аршинными буквами…
— Почему на эстраде? — удивился Женя.
Сама Алёна от злости онемела.
— Да этой премьерше необходимы овации, поклонники, эффекты, блеск и треск. А на эстраде…
Его унимали и Глаша, и Зина, и Миша, Олег орал, а Саша лез в бутылку и говорил такое…
Алёна ушла из купе. Стоя в коридоре, чуть не разревелась от обиды. «Примадонна? Премьерша? Аршинные буквы, эстрада!» Почему? Ну, почему?
— Нос-курнос! — шепотом позвала Глаша, приподнимаясь на постели. — Айда умываться!
Алёна проворно встала. «Нос-курнос» её дразнили девчонки после одного случая в колхозной бане. Концерт кончился, разгримировывались. В зернохранилище, чуть приоткрыв дверь за кулисы, несмело заглянула какая-то женщина:
— Может, помыться девонькам желательно? В баньке вода горячая!
Для Глаши и Алёны смыть дорожную пыль, семь потов от трудов и волнений и грим, — об этом можно было только мечтать. Зина с Маринкой тоже не отказались от такого удовольствия.
Пожилая банщица, сидя на лавке, ласково наблюдала за девушками. Алёна, как всегда, наслаждалась в баньке — плескалась, драила спины подругам, пела, слушая, как отдается звук в котле.
Женщина долго следила за ней и вдруг сказала:
— Однако беды от тебя мужики примут, девонька! Больно складна да приманчива!
Алёна поймала недобрый взгляд Маринки, смутилась: Маринка хорошенькая, Зина тоже красивая… Глаша пошутила:
— Что вы, тетенька, она ж у нас курносая!
Тетенька отерла рот ладонью:
— Маленько-то нос курнос, да к месту он.
С той поры Алёну и стали дразнить «нос-курнос», а Зинка — ужасно она любит посплетничать! — разболтала всем мальчишкам. И вот тут впервые Алёна встретила этот удивленный, иронический Сашин взгляд, словно говоривший: «И что в ней может нравиться?»
Когда Алёна и Глаша вернулись, все уже поднялись. Только Женя с полузакрытыми глазами никак не мог попасть ногой в брючину.
В дверь энергично постучали. Это Арсений Михайлович пришел с пачкой писем.
— Машины прибыли, водители в столовой заправляются. Так что поторопимся, товарищи, — сказал он, раздавая письма.
— Братцы! — воскликнул Миша. — От Ильи Сергеевича Корнева! — И в мгновенно наступившей тишине прочитал: «Отвечаю с опозданием — только что вернулся из отпуска. Ваша идея, то есть ваш БОП, мне давно нравится. Рад, что его поддерживают на целине. Меня мало пугают „чиновники из главка“, о которых вы так выразительно пишете. Прежде чем рваться в бой, надо проверить оружие и снаряжение. Одно дело — летняя студенческая поездка, и совсем другое — постоянный комсомольский театр в таком огромном районе. Думаю, эта задача вам по силам, но есть некоторые „но“. Потолкуем, когда вернётесь. Жду. Анна Григорьевна шлёт привет и просит передать, что мечтает поговорить по душам. До скорого свиданья». Вот! — растерянно произнес Миша, складывая письмо.
— Будто сговорились с Разлукой! — удивленно констатировал Женя, натягивая майку.