Знали ещё, что муж Соколовой — хирург, и сын — молодой поэт, погибли в начале войны. Знали, что она воспитывает внучку — дочь погибшего сына и мальчика — второго ребёнка невестки. А невестка работает на Крайнем Севере геологом и всего два-три месяца в году проводит здесь с семьей. Знали, что Соколова отзывчива, добра, это чувствовали, но иногда она казалась уж слишком крутой.
Алёна никак не могла понять, почему раньше, в период сплошных Алёниных неудач, Анна Григорьевна очень мягко относилась к её провалам, а в последнеё время стала жёстче и даже холоднее в обращении с ней. Решения и поступки Соколовой всегда оказывались неоспоримо логичными, но были всегда и неожиданны.
Ещё в начале года, едва прикоснувшись к первоосновам специальности, студенты с обычной самоуверенностью молодого невежества почувствовали себя профессионалами и принялись беспощадно критиковать всё, что видели в театрах: «Формализм! Серятина! Театр без лица! Эклектика! Натурализм! Представленчество!» Даже в гастролировавшем Московском Художественном, по их оценкам, не все актёры по-настоящему «слышали и видели» — «это же кошмар!». А уж в остальных театрах вообще никто ничего «не видит и не слышит!». «Сплошной наигрыш!»
Особенно сокрушительной критике подвергался один из местных драматических театров, где главным режиссером был народный артист Лаврентий Сергеевич Вагин, профессор института. Старшие студенты говорили, что сам он талантливый артист с большим опытом, но живёт по старинке, и если б не даровитые актёры и не постановки приглашённых режиссёров, руководимый им театр отстал бы на полвека.
— Все живое — заслуга актёров! Сам дядя Ваня — высший класс! А Астров…
— Астров — бездарность, физиология! Соня хороша…
— Сантименты, слюни…
— Это от режиссёра…
— Вагин же не знает «системы»! — категорически выкрикнул Джек. — Это прет из любого его спектакля!
— А вы знаете «систему»? — раздался голос Соколовой (никто и не заметил, как она вошла).
— Ну, представление имею, — ответил Джек, не особенно смутившись.
Соколова посмотрела на него и с неожиданной горячностью хлопнула рукой по столу.
— Самое плохое в театре то, что люди, имея крайне смутное представление о «системе», уже берутся судить и поучать. И с чужого голоса делают открытия: «Система сушит актёра», «нивелирует таланты»…
— А разве «Дядя Ваня» — хороший спектакль? — запальчиво спросил Джек. — Вам нравится?
Все насторожились.
Анна Григорьевна усмехнулась.
— Зачем же это я буду навязывать вам своё мнение? Разбирайтесь сами.
— Но ведь мы можем судить неправильно! — воскликнула Агния.
— Ну и что ж? — весело спросила Соколова. — Даже обязательно будете ошибаться! Но ведь вы учитесь — знаний будет больше, а ошибок меньше. Ищите, думайте, спорьте, обосновывайте свою точку зрения, убеждайте друг друга, только не судите сплеча, легкомысленно, уважайте чужую работу. Не забывайте, что вы знаете гораздо меньше Лаврентия Сергеевича Вагина. Кстати, актёры, которых вы сейчас хвалили, — его ученики. — Она кольнула взглядом Джека. — Так давайте жить своим умом, вырабатывать своё мнение, а подхватывать высказывания «авторитетных товарищей» предоставим ремесленникам-рецензентам. И будем доброжелательны, давайте искать хорошее в чужих работах. Плохое-то легче выискать.
Перед сессией пронесся слух, что сам Рышков будет присутствовать на экзаменах.
Алексей Николаевич Рышков, художественный руководитель института, после тяжёлого заболевания лечился в санатории. В институте о Рышкове говорили с огромным уважением и любовью все, включая гардеробщиц и уборщиц.
Алёна, как и все её товарищи, знала, что народный артист Рышков — знаменитый режиссёр и актёр, один из первых учеников Станиславского. И единственный из театров, не стертый в порошок «великими критическими умами первого курса», был театр под руководством Рышкова. Всем не терпелось увидеть на сцене его самого, особенно в роли Фамусова — они уже много слышали и читали о его исполнении. Весть о его возвращении встревожила, обрадовала, усилила страхи и одновременно придала особую торжественность, праздничность предстоящему экзамену.
— А вы не радуйтесь — ваша Соколова всё равно по-своему отметки поставит, — сообщала всеведущая, многоопытная Клара. — Рышков её уважает, обожает, считает первым педагогом.
И вот час экзамена наступил.
Прозвонил звонок. Шестнадцать первокурсников, разделившись, сели по обе стороны сценической площадки. Алёна, заледенев от страха, обежала взглядом лица товарищей — все были напряжены, только Лиля Нагорная, как всегда, чуть склонив голову набок, рассеянно смотрела в заснеженное окно.