В танцах Алёна чувствовала себя ничуть не хуже, нет — даже лучше других. Понемногу она осмелела, и её суждения, подхваченные здесь, оказывались на «уровне». Она привыкла к тому, что во время танцев ей пожимали руки, обнимали, говорили, что талия у неё, как у Лолитты Торрес, а глаза как у Симоны Синьоре, что в ней виден талант. Это нравилось ей, придавало уверенность и пьянило сильнее, чем вино. Вот и бегала по вечеринкам, пропуская занятия.
Было весело. Только люди, которые говорили комплименты, пронзительно заглядывая при этом в глаза, не были ей интересны.
— Всё-то тебе не нравится! А вот врежешься в какого-нибудь михряя! — посмеивалась над ней Лиля.
— Лучше михряй, чем твой раскрасавец! — отшучивалась Алёна.
Чем дальше, тем больше недоброго, нечистого видела в Гартинском. А Лилька при всём своём скептицизме оказалась такой беззащитной.
Острая, щемящая жалость мешала Алёне соображать. Как поступить? Ведь этот негодяй по три раза в день в финале ёлочного представления, когда они оказывались на сцене рядом, говорил: «Вы упорно снитесь мне, Лена», или: «Ни об одной женщине я не думал столько». А в последний день, в темном углу за кулисами, схватив её за локти и зло уставясь своими выпуклыми, голыми глазами, он шепотом многозначительно произнес: «Всё равно не уйдёте от меня!» — и ушёл, прежде чем она успела ответить. Рассказать об этом Лиле — жестоко, грубо, некрасиво. А не рассказать… тоже подло.
— Что ты смотришь на меня, будто проглотила иголку? — Лиля потянулась и закинула худенькие руки за голову. — Он принесет шампанское — отметить одно событие. — Она пыталась иронией прикрыть радость, смущение и торжество.
— Ты… выходишь за него? — спросила Алёна.
— Кому нужны эти формальности? — всё так же вызывающе смеялась Лиля.
«Она верит ему, — подумала Алёна. — Ведь никому и ни во что не верит, а такому… поверила».
— Ты любишь его?
Лиля посмотрела в окно, медленно вытащила руки из-под головы и с деланной небрежностью сказала:
— Ровно на минуточку. И вообще, что значит «любишь»?
Подобные рассуждения Алёна слышала не впервые и сама говорила много ерунды. Только одно дело — болтовня, а другое… Как же теперь с Лилькой?
— Ты сама говорила, что он подлец.
Лиля презрительно фыркнула.
— Каждый человек — подлец, пока не доказано обратное.
Это был любимый «афоризм» Гартинского.
Чувствуя все большую растерянность, Алёна стала подниматься.
— Я пойду…
Лиля схватила её за руку.
— Останься! Ты не помешаешь. Так будет даже лучше… А потом начнем готовиться к литературе. — Выгнувшись, как котенок, она заискивающе, снизу, заглянула в лицо Алёны. — Он ненадолго, у него репетиция в театре.
— Да зачем я тут буду вертеться?.. — Алёне вовсе не хотелось встречаться с Гартинским. — А заниматься приходи ко мне. У нас пусто — «колхоз» сегодня у Олега.
Лиля села, прижалась щекой к Алёниной руке.
— Отчего я сегодня так счастлива? — Она улыбалась, но в широко раскрытых, сияющих глазах вспыхивала тревога. — Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо, и носятся большие белые птицы. Отчего это? Отчего?
Слова прозвучали так искренне, так глубоко, что Алёна не сразу узнала их, а когда вспомнила, то не сразу смогла заговорить.
— Ты будешь потрясающе играть Ирину.
Лиля закрыла глаза.
— Буду. Буду. Теперь буду!
Алёна стояла, не решаясь шевельнуться, но Лиля сама вдруг отпустила её руку:
— Ты иди, а я буду через часок.
Автобус довез её до института. Стараясь ни о чём не думать, Алёна спустилась в столовую, позавтракала: голова больше не кружилась, Алёна опять почувствовала себя крепкой, здоровой. Настроение в общем улучшилось, хотя в глубине души что-то ныло: Лилька! «Отчего я сегодня так счастлива?» Сегодня, а что будет дальше? Зачем ей этот негодяй? Зачем, ну зачем она?.. Ох!..
Алёна, чтобы прогнать беспокойные мысли, принялась за лекции по литературе, но через полчаса нестерпимо захотелось спать, и она сунула конспекты под подушку.
Сон пришёл, тяжёлый, путаный.
Она кричала Глаше, что «ничуть не опоздала на репетицию», часы показывали семь тридцать. Вдруг кто-то грубо обнял её, она размахнулась, попала в лицо…
Послышался смех Анны Григорьевны… Сгорая от стыда, сознавая, что поступает подло, Алёна беспомощно врала, будто Гартинский принял её за Лику… Мелькнула Лика с сияющими тревожными глазами… Гартинский тотчас пропал. Сама Алёна оказалась почему-то на лестнице.