Да, «союзники» были «не те»…
Зина впрямую ничего не сказала об Алёне, но в каждом её слове Алёна слышала осуждение.
— Я в основном буду говорить о Глаше, — начала Зина и расправила большой лист бумаги с какими-то заметками. — Вот — нетерпимость, вот — деспотизм. А куда направлены эта нетерпимость, этот деспотизм? Направлены на благо коллектива или на отдельных личностей. — Зина глянула на Алёну. — Не буду приводить примеры — они всем известны. Как староста Глаша, конечно, деспот, и я сама на неё иногда обижаюсь. А потом думаю: она права, — Зина говорила тоном заправского оратора, только маленькие руки, крутившие карандаш, выдавали волнение. — У Глаши потрясающее чувство коллективизма. А разве ей легко? Например, с Колькой, когда он за свою жизнь ни одной книжки до конца не прочёл; или с Володькой, если всё его мировоззрение вокруг буги-вуги и рок-н-ролла? Или с Джеком, который «почитает всех нулями, а единицею себя».
Алёна замерла, ожидая, что Зина так же метко скажет и о ней, но Зина только глянула на неё и продолжала:
— А я преклоняюсь… Да, да, преклоняюсь перед этим… перед этим потрясающим чувством. И надо отметить, у всех членов «колхоза» очень сильное чувство коллективизма, чувство товарищества. И пусть нетерпимость, пусть деспотизм, если они поставлены на службу коллективу.
Зине захлопали. Она поморгала, будто от яркого света, потом озабоченно посмотрела на Глашу и робко, по-домашнему, сказала:
— Вот только… не знаю… Может быть, это получится плохо в семейной жизни?
Все засмеялись, засмеялась и Глаша, и Алёна почувствовала, что Глаше действительно весело, что самые обидные слова не создали между ней и товарищами отчуждения, какое ощущала Алёна. Алёна следила за выражением лица Анны Григорьевны. Но ей не удавалось определить, кому возражает, а с кем соглашается Соколова: Анна Григорьевна вместе со всеми смеялась, что-то тихо говорила Галине Ивановне, и в глазах было видно только горячее, острое внимание ко всем.
Уже почти все высказались, и Алёна чувствовала, что нельзя отмолчаться, когда столько говорили о её выходе из «колхоза». А что сказать?
Раньше от смущения она деревенела — теперь уже научилась если не преодолевать, то скрывать его, заставляя себя поднять голову, расправить плечи, глубоко дышать. Всё это Алёна так и проделала, но голова дернулась слишком высоко, плечи развернулись сильнее, чем надо, шаг получился, как говорила Нина Владимировна, «неглиже с отвагой». Оказавшись у стола, Алёна только и думала, как бы не выдать волнения, не уронить своего достоинства, вздохнула и сказала:
— Прошу считать мой выход из «колхоза» проявлением крайнего индивидуализма. — И сама услышала неуместную иронию и вызов в своей интонации.
— Разговор-то не о тебе! — раздраженно бросил с места Олег.
— Слушай, Лена, — обратился к ней председатель Миша. — Вы с Глашей дружили, из-за чего-то рассорились. Неужели тебе нечего сказать о Глафире?
Алёне стало зябко — показала себя! «Мой выход из „колхоза“». Речь-то и верно не о ней! Она физически ощутила, как в лицо ей вонзаются насмешливые взгляды. Олег сердито дернул плечами. «Центропуп Вселенной», — вспомнила Алёна и, чтобы скорее скрыться от всеобщего внимания, торопливо, «в одну дуду» проговорила:
— Присоединяюсь ко всему положительному, что здесь отмечалось, отрицательные качества Петровой незначительны, и о них тоже говорилось.
— Может, о других что-нибудь скажешь?
— Все уже сказано, — ответила она сдавленно.
Больше вопросов Алёне не задавали. Она вернулась на место уже не так гордо и, опустившись на стул рядом с Лилей, поняла, что вела себя глупо, мелко — хоть провались!
Полночи Алёна проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы никто не слышал. «А если честно признать, — думала она, — братцы, я уже себя проработала до основания, все сама знаю, и даже говорить об этом тошно».
Утром, одеваясь, Глаша сказала Агнии:
— Этих анархистов-индивидуалистов все равно не пришьешь к коллективу.
Алёна насторожилась: о ком это?
— У Тамары, — продолжала рассуждать Глаша, — все её цели, устремления и сверхзадачи где-то там… Минуты лишней не задержится, исчезает со скоростью ракетного снаряда. И плохо, когда человек ни с кем не дружит. Ве-е-жливая… холо-одная, — брезгливо тянула Глаша. — И эта вечная её отговорка: «Свекровь с гипертонией».
«Свекровь с гипертонией» стало на курсе синомимом чудодейственного «петушиного» слова. От поездки на уборку картошки, от агитработы по выборам, от собраний, внеплановых репетиций Тамара отговаривалась с помощью этой «гипертонии», и по поводу самоотчёта она, играя красивыми глазами, сказала трогательно: «Вот опять беда — свекровь с гипертонией в больницу уложили».