У райкомовского подъезда они простились — Саша спешил в свой драмкружок. Дома её ждал «колхоз» в полном составе: Сережа, Миша, Валя, Зина и Валерий с праздничным пирогом Зининого приготовления. На тумбочке у Алёниной кровати стояла корзиночка цикламенов с коротеньким поздравлением от Глеба и книги — её любимый «Тихий Дон» — коллективный подарок курса.
Алёна была уверена, что теперь её отношения с Огневым изменятся. Но уже через два дня всё вернулось к старому: он опять не проявлял к ней ни малейшего интереса, насмешничал по-прежнему, на самостоятельных репетициях как-то особенно обидно делал ей замечания: «Шлепнулась в кресло, как клецка в суп», или «Почему Маша ходит как солдат?»
Она тоже не оставалась в долгу…
— Нет, Сашку твоего я бы тоже не пустила в коммунизм, — окончательно решила Алёна и, не давая возразить ошарашенному Валерию, упрямо повторила ещё раз: — Не пустила бы, он очень грубый!
— Ну, понимаешь!.. Тогда бы я никого не пустил!
— Подожди-ка, подожди! — Алёна увидела, как Огнев шёл к Лиле, и по особенной плавности его походки, и по взгляду его она поняла, что это уже не Огнев, а Тузенбах приглашал Ирину.
— «Мария Сергеевна, — в тот же миг услышала она. — Я очень рад, что встретил вас на этом томительном балу. — Перед Алёной стоял по-военному подтянутый, задумчивый и любящий Вершинин. — Вы окажете мне честь?» — Он почтительно склонил голову.
— Елена, танец мой! Я же просил! — Джек отстранил «Вершинина» и уже тянул Алёну за руку.
— Но я не давала согласия! — ответила она и, повернувшись к Валерию, через плечо бросила Джеку насмешливые слова Маши, обращенные к Соленому: — «Ужасно страшный человек!»
Положив руку на плечо Валерия, Алёна старалась двигаться так, как если бы на ней было не легкое крепдешиновое платьице, а глухое черное с тяжелым шлейфом. Старалась действовать так, как если бы вокруг танцевали не свои ребята, а малознакомые и вовсе не знакомые люди на официальном балу. И если бы вдруг среди этих чужих людей она встретила того, о ком почему-то много думала последнее время…
— «Право же, этот Соленый, — улыбаясь Валерию, говорила она, — этот страшный штабс-капитан кажется мне человеком нездоровым даже».
— «Если бы наше общество не так снисходительно относилось к людям, не уважающим его…»
Валерий замолчал, чуть усмехнулся, и Алёна тоже засмеялась, она почему-то представила, что на языке у него была фраза «Бытие определяет сознание». Но Вершинин не мог так сказать. Вот она, «историческая ограниченность»!
— «Лет через сто, а может, и раньше, общество станет выше, строже, и таких, как Соленый, будет всё меньше».
— «Может быть».
Оба замолчали. Труднее всего давалось Алёне отношение к Вершинину. «Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила… полюбила с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками», — говорит Маша. Всё это решительно не походило на отношения Алёны с Глебом, но почему-то снова и снова её мысли обращались к нему.
Его забота, нежность, сдержанная, даже суровая, пробивались сквозь все Алёнины огорчения и настроения. Ей всегда было хорошо с ним, и всегда она чувствовала, что бесконечно обязана ему. Но, странно, это чувство не тяготило. Оно просто вызывало желание сделать для него что-то хорошее. И сейчас, нащупывая в памяти это желание, Алёна старалась найти, чем порадовать Валерия — Вершинина, чем передать ему свою любовь. Осторожно, чтоб никто не заметил, она смахнула нитку с его плеча. Так молча они кружились, глядя друг другу в глаза, Валерий чуть сжимал её пальцы, и Алёна ощущала, что и он нашел какую-то крупицу для роли. Крупицу, но удержишь ли её?
«Ищите и опять ищите! — всегда говорила Соколова. — Второй раз найти легче, в третий ещё легче, а в тридцатый, глядишь, само придёт. Работайте!»
Алёна посмотрела в угол, где сидели педагоги. Анна Григорьевна разговаривала, но взгляд её сопровождал кого-то из танцующих. Кого? Женя танцует с Зоей Степановной, преподавательницей танца, и лицо у него такое, словно он обнимает бомбу замедленного действия; вот Агния с сияющим Сергеем, Глаша с Джеком (конечно, спорят!)… Ага, Анна Григорьевна следит взглядом за Лилей… Из-за плеча Огнева на Алёну глянули широко раскрытые, недоумевающие Лилькины глаза.
— Ирина Сергеевна такая хрупкая, нежная, нуждается в твердой мужской руке, которая вела бы её и оберегала, — сказал Валерий.
— Рука должна быть не только твердая, но ещё и любящая и любимая, — ответила Алёна резко.
Валерий посмотрел на неё вопросительно: почему это Маша так странно разговаривает с Вершининым?