— Да ну? Я думала, он всё на свете знает! — воскликнула Алёна, спрашивая: «Ах, и этому здоровенному типу я должна помогать?» — и поняла, что приближается к Гале, к её желанию уколоть Алексея.
— Дальше! — одобрительно бросила Соколова.
Только когда Алёна осталась вдвоем с Мишей — Алексеем и задорно, колко, по-Галиному, приказала: «Ну, развлекай», — Соколова остановила сцену и заставила начать её снова.
Не давая ни на секунду отвлечься, Анна Григорьевна подбрасывала неожиданные мысли, подсказывала новые и новые повороты действия, изменяла мизансцены, неотступно направляла их поиски. И все дальше уводила Алёну от Лили. Алёна почти физически ощущала, как держит, поворачивает, увлекает за собой Соколова. Седьмым или двадцатым, особым актёрским чувством улавливала свои и чужие находки, понимала, что сцена строится.
Соколова кончила репетицию внезапно, напомнила, как обычно:
— Завтра в десять, — и быстро ушла, уже на ходу объясняя Мише ошибки в последней сцене.
— Агеша потрясает, — сказал Олег, глядя на закрывшуюся за ними дверь, хотел что-то сказать, но только широко взмахнул тонкими мальчишескими руками. — Просто потрясает!
Алёна была не меньше его поражена. Этот день показался ей ненастоящим. Будто его до отказа набили, беспорядочно нашвыряв несовместимые события, враждебные друг другу чувства, мысли. Непомерно разбухнув, день этот вылетел из ряда других и утащил её за собой. И вот ей бросили спасательный круг. Единственное, что давало сейчас право жить, пить, есть, дышать, любить и позволяло ощущать Лилю рядом с собой, — работа.
Они спустились по широкой белой лестнице молча. Работа кончилась, и говорить стало трудно. Алёна хотела выйти с Олегом на улицу, но её зазнобило от вечерней свежести, от усталости. Она пошла в гардеробную взять свою вязаную кофточку. В изогнутом коридорчике полуподвала было темно, но впереди брезжил свет — значит, тетя Лиза ещё не ушла.
Алёне показалось, что в гардеробной кто-то тяжело, прерывисто дышит, и тут же она услышала:
— Водички принесу, Анна Григорьевна, а? — спрашивала тетя Лиза. — Может, капли какие взять в общежитии?
Алёна застыла.
— Не надо. Я сейчас, — ответил срывающийся, совсем незнакомый голос.
Алёна хотела броситься туда, но что-то удерживало.
— Может, они бы денек-другой и без вас? — сказала тетя Лиза. — Самостоятельно бы?..
— Что вы, Лизавета Мартыновна… Им же труднее… — Голос дрожал и прерывался, Алёна узнавала его. — Разве они справятся?
— Ну и оне бы денек отдохнули…
— Тогда их и ложкой не соберёшь. А до просмотра чуть больше недели. Ребята совсем растерялись… На Лену… страшно смотреть… — Анна Григорьевна не договорила.
— Может, водички-то принесть? Холодненькой?
— Нет, нет, — тихо ответила Анна Григорьевна, вздохнула глубоко несколько раз и заговорила спокойнее: — Спасибо, Лизавета Мартыновна. И простите, что вас растревожила. Не с кем поплакать мне — вы же знаете… И муж… и сын… Простите, не буду больше. Спасибо, друг вы мой золотой. Устала, будто камни ворочала. Если завтра утром не рассыплются мои ребятки, вечером оставлю одних репетировать. Внуки на даче брошены. Анюта звонила сегодня: «Не волнуйся, бабуля, у нас порядок: с хозяйкой полное взаимопонимание».
— Анюта уж большая, — с легким смехом заметила тетя Лиза, — и самостоятельная она у вас.
— А всё-таки беспокойно.
— И Павлуша не озорник…
Неслышными шагами, лепясь по стене, Алёна торопливо покинула коридорчик.
Наутро начинать сцену было почти так же трудно, как накануне вечером. И Анна Григорьевна не уехала к внукам ни на другой, ни на третий день…
— Ребятишечки, чай пить! — позвала Зина. — Пошли скорее чайку горяченького!
Посредине купе, как мост, перекинутый с одного сиденья на другое, стоял большой Глашин чемодан. Выкладывали на него свои продовольственные припасы. Не было только Маринки с Мишей.
— А семейная ячейка сепаратно? — спросила Алёна.
— Прекрасная Елена, не будь идеалистом, — провозгласил Джек. — Потомки чеховской Наташи, к сожалению, произрастают и в наше время.
— К сожалению, и Солёные произрастают; — заметила Глаша, — без удобрений и без подкормки.
— Ну, подкормки-то хватает, — растерянно возразил Женя, следивший, как она аккуратно разворачивала плавленые сырки.
У Жени все получалось с каким-то неожиданным подтекстом, и все рассмеялись.
— Да нет! Да я же — про волны разных длиннот…
— Поняли, поняли!
— Подкармливайся-ка лучше сыром!