Выбрать главу

— Никакой..

— Ну диво.. И все-таки кто ты? Где? Не молчи!

— Сестра, — ответила невысокая. — Все там же, сестра милосердия,

— усмехнулась.

— Неужели до сих пор?

— До сих пор.. Работаю в госпитале инвалидов. Патронажной сестрой..

— Но ведь ты же должна быть давно на пенсии? Фронтовичка! — Брюнетка круглила запачканные тушью ресницы.

— Должна.. Но.. Не хочу быть пенсионеркой..

— Узнаю тебя.. Это ты, ты..

— Конечно — я.

— Ну, а семья? Личная жизнь..

— …

— У тебя не сложилась? Неужели одна?

— Сложилась.. Есть дочь. Сын.. — она не договорила.

— Так ты все-таки замужем?

— Нет.

— Разошлись?

— Нет.

— Ничего не понимаю.

— И не надо понимать.

— Ты вдова?

9

— Нет.

— Господи.. Но как же?

— А так.. Спроси что-нибудь полегче.

— Да-да.. Прости.. Наверное, я..

Светловолосая отрицательно и, как могло показаться со стороны, горьковато качнула головой. Луч низкого солнца из-за крыши пал ей на лицо, и стало видно, если глянуть близко и пристально, что женщина немолода, с морщинами у переносья, как у людей, привыкших к частой сладости или постоянной боли. И это же было у нее в глазах, похожих на отраженное в них небо теплого городского сентября, где голубизна отошедшего лета еще спорила с осенней холодной зеленью. Но солнце так же внезапно потухло, и стало ясно — глаза ее зелено-серые, с желтовато-песчаным дном, а не голубые.

— Неужели с т е х пор все одна?

— Расскажи лучше о себе.

— О себе.. Ну, что.. Я.. я — генеральша,— сказала полная, при этом лицо ее несколько изменилось — не то чтобы стало строгим и важным, хотя чаще всего, обращенное ко всем людям, оно, видимо, таким и было, но просто с этими словами женщине вспомнилось и вернулось ее собственное положение вместе с нежеланием как-то оттолкнуть или унизить встреченную, но все-таки с тайной, далеко припрятанной гордостью за это звание, хотя, быть может, в этот момент ей хотелось спрятать гордость и еще поглубже.

— Вот так, Лидочка.. Но как я рада, что тебя нашла, встретила, увидела. Сколько воды утекло. Слез.. Жизни улетело.. А я где только не была. Куда нас не заносило.. И в Германии жили, и на Сахалине, и на Таймыре. Правда.. Моего все переводили. Туда-сюда.. Служба.. И я с ним, с ребятами.. Тоже маялась, таскалась.. Всю красоту растеряла. А ты? Будто я с молодостью встретилась.. Право.. Ах, молодость.. Чего там! Счастливая ты.. Так выглядишь. Конечно, следишь за собой?

10

— ...Только этим и занимаюсь.

— Нет, правда? Лидка! Лидуша.. Милая.. Фу, чего он сигналит?! Да, сейчас.. Он на службе.. Сейчас! Лида! Заходи к нам. А может, поедем? Сейчас? Моему на службу. А там.. Шофер довезет. И к нам.. Познакомлю с мужем. Идем! — Привычка важных офицерских жен все решать на ходу.

— Что ты? Я же на работе.

— Лидочка, едем! Вот машина! — убеждала генеральша.

— Не могу, Валя. Что ты? В другой раз. Выберусь к тебе сама. Сейчас еду навестить больного.

— В Комсомольский? Там же новостройка. Грязюка.. Ну, хочешь я тебя довезу?

— Да что ты..

— Лидка, поедем. Сказано, довезу.. Вот еще..

— Нет-нет, — оборонялась светловолосая. — Сейчас будет автобус. Народу немного. Да на машине там и не проехать. Грязи по колено. Осень..

— Ах, какая ты!— брюнетка поежилась.. — Даже холодно... Нет, ты не изменилась. Как была несговорчивая.. Так и есть. На номер, телефон. Звони. Надо встретиться. Нельзя же так.. Квартиру посмотришь. Мы в городке, за штабом округа сразу. Дом пятнадцать, квартира семь. Запомнишь? А ты где, не в Комсомольском ли?

— Нет. В Юго-Западном.

— Квартира какая?

— Однокомнатная. Нам хватает.

— Нн.. Хватает.. Но как это я тебя заметила! Сорок лет — и я узнала.. Ты так сохранилась..

— Спасибо тебе.

— А помнишь наш класс? Уже, наверное, половины в живых нет. Особенно ребят. У нас ведь тогда и выпускного не было.

— Да. Нет многих. Я узнавала. И Миша Пирогов погиб, и Алеша Золотов..

11

— Постой, постой. Какой Пирогов?

— Ну, Пирогов. Миша.. Мишка... Ну, твой же. — Глаза и губы светловолосой выразили удивление, такое удивление, что толстая женщина задумалась.

— Мишка? А-а.. Ну, да.. Но... Ведь за мной.. За нами то есть.. Вся школа бегала. Да.. Мишка, Мишка.. Пирогов.. Теперь помню. Такой был худой, высокий, черненький? Да?

— Да не высокий он был. Как раз из -за этого ты его и не любила, кажется.

— Ну, может быть.. Время, Лидка... Время.. Все спуталось.. А помнишь, нас «две ягодки» звали? Это из-за моей фамилии, наверное. Теперь уж я ее почти з абыла. На себя не похожа стала. А уж про вес не говорю. Худею, худею — ничего не получается. Мой даже ругает: «Фу, какая ты толстая!»

Из «Волги», стоявшей неподалеку, опять раздался сигнал.

— Ну, какой! — раздраженно сказала генеральша. — Не может подождать.. Ты извини, Лидуша. На службе он. Надо ехать. А то еще командующий.. Надо. Ну, как я тебе рада, Лидка! Звони.. Приходи. Ради бога, приходи. Не исчезай!

Они расцеловались.

— Ой, опять тебя вымазала, — сказала генеральша.

— Ничего..

Женщина, махнув, заспешила к машине, подрагивая круглыми объемистыми бедрами. Усаживаясь в машину, еще раз махнула. «Волга» резво взяла с места.

Длинный оранжевый «Икарус», «безразмерный», опять подкатил к остановке. И накопившаяся снова толпа хлынула, как на абордаж, но автобус был пустой, всосал всех и даже не заполнился. В числе последних поднялась на ступеньку женщина в голубом плаще.

Вслед ей с мрачным раздумьем глядел из-под скамейки заброшенный

12

кот.

В жилом районе осень. Над новыми крышами стаей кружились голуби. Цвенькали, перелетали синицы-новоселки. Редкие, по ранжиру посаженные липки стояли печально желтые, иные облетели. Круглые листья-червонцы лежали, прилипнув к асфальту дорожек, и в колеях около отражалось бездонно и ветрено просквоженное грядущим холодом окраинное небо. Листья желтели и по обочине канавы, через которую был брошен мосток-времянка — две хлипкие, гнучие доски. Во дворах со стенами многоэтажья неизбежно блажило чье-то радио — назойливое зло коллективного бытия; кое-где мыли окна, перед тем как заклеивать; кучки старух у подъездов грелись на позднем солнце. Безнадежный шатун-ветер бродил вдоль бетонных стен, путался в балконах и лоджиях, колыхал цветные женские штаны, мужские рубахи, простыни и полотенца. Микрорайон жил своей объединенной повседневностью, многолюдьем и отчуждением, пресыщением и одиночеством. Мозаика окон, балконов, лоджий затопляла и закрывала даль трезвой фантазией холодного чертежника, настроенного на вечную бесконечность жизни. И бесконечность эта объединяла как будто в одно целое всех новоселов — счастливцев и горюнов, молодоженов и обреченных, тех, кто, лоснясь от счастья, еще только подвозил фургоны со стенками, зеркалами и гарнитурами, ошалело таскал подушки и книги, по-хозяйски удерживал лифт, и тех, кто уже никуда не спешил и не рвался, покоренно курил, уставясь безличным взглядом в новодельный газон под стеной, зеленеющий по ровному торфу редкими необжилыми травинками, меж которых желтели замоклые окурки.