Ещё хуже приходится лосям, оленям, косулям: их крепкие копыта пробивают палубу — и стекло наста в кровь ранит им ноги.
Тяжёлая снежная навись гнёт мачты и реи деревьев. Голубые матросики — белки, — прыгая по реям, с шелестом роняют снег на головы безоружным, только сбросившим рога оленям.
Но самое чудо свершается невидно, неслышно — тайно — в трюме. Там в лютые морозы появляются на свет крошечные — с крольчат — медвежата. Медведицы-матери, сами не евшие с осени, кормят их своим молоком. И серебристый сон в берлоге, под снегом, продолжается до весны.
Вихрь срывает с деревьев кухтý — и в воздухе бесшумные взрывы, тающие облачка. И вот, как в загадке «пурхан — без пол кафтан, без пуговиц», — надул паруса и мчит корабль сквозь лунную ночь.
Промчались неистовые тучи. Зажглась за лесом холодная палевая зорька, и с высокой мачты слетел на обледеневшую палубу петух-глухарь. Тёмный, бородатый, он смахивает на капитана пиратского корабля.
Он расхаживает по палубе, вдавливая в неё свои тяжёлые следы, и в полном молчании чертит на насте приспущенными, судорожными крыльями таинственные знаки: куда путь держать кораблю.
Скоро, очень скоро он запоёт на утренней зорьке свою скрежещущую песнь — первую песнь леса грядущей весны!
— У Медведя — берлога, у Барсука — нора, у Белки — гнездо, у меня, у Дятла, и то дупло есть, в метель отсидеться. А ты, Куница, где проживаешь?
— Лучше тебе, носатому, и не спрашивать!
— Отчего же?
— А оттого, что придёт время — сам узнаешь. Станет мне голодно да холодно, я сюда прискачу, тебя слопаю да в твоём же дупле и спать улягусь. Вот как!
— Налим, Налим! Все Карпы спят подо льдом, все Караси спят подо льдом, все Сомы спят подо льдом, все Лещи спят подо льдом. А ты куда ползёшь, торопишься?
У меня, братцы Окуни, весна! Пускай лёд толстый, пускай вода студёная, пускай все спят, а я уже весну праздную… Буду свадьбу играть, икру на камнях откладывать!
— Тихо, братцы! Айда за ним… Налимья икра до того вкусна — нас, Окуней, червяками не корми, только дай икринкой полакомиться!
— Удивляюсь я на тебя, Выдра, очень удивляюсь! Чего ты здесь на мельнице поселилась?
— А чем же тут худо?
— Да как же?! И шумно, и людно, и покою нету… То ли дело в лесу!
— Хе-хе, Воронушка… Недогадлива ты. В лесу речка замёрзла, ни одной проруби нет. Как бы я за рыбкой ныряла? А на мельнице водичка круглый год живая. Захотелось рыбки — и наловила… А что шумно, так это даже хорошо!
— Как же так?
— А вот так же. Среди шума-то никто меня, тихонькую, не услышит, среди людей никто меня, пугливую, искать не будет. Лучше всех проживу!
Специалист по этому виду спорта серенькая Белка-летяга. Парашют из тонкой кожи натянут у неё справа и слева между передними и задними лапками и сверху покрыт шёрсткой.
Забравшись под самую вершину дерева, летяга отталкивается вдруг всеми четырьмя лапками от ветки и летит, растянув свой парашютик, метров двадцать пять по воздуху, пока не приземлится где-нибудь по ту сторону полянки на нижних ветках другого дерева.
То есть как это — в воду? Сейчас ведь зима и все реки и озёра покрыты толстым льдом.
А проруби на что?
Чернобрюхая птичка ростом со скворца попрыгает-попрыгает по льду — ещё и песенку споёт, — да вдруг бултых в прорубь головой вниз!
Думаете, — утопилась? Ничуть не бывало! Вон она бежит по дну речки, цепляясь коготками за камешки. Вся будто в серебряной рубашке, — это на ней воздух пузырится. Вот-вот колупнула носом камешек, достала из-под него водяного жучишку, повернулась, замахала крылышками, взлетела под ледяную крышку — и выскочила в прорубь. Оляпка это, «водяной воробей».
Р-р-р-р! Мор-р-роз по шкур-р-ре! Спал сладко, медовые сны видел. Только вдруг слышу: стригут! Стригут, как овцу, машинкой! Как начнут от пятки, так и ведут машинкой по лапе, по боку, по плечу — до самого загривка. А уж за волос дёргают, а уж щекочут!