Насыпь только на подоконник крошек, — в момент явятся!
А на днях вижу я в окно: кто-то едет по дороге из далёкого синего леса. Подъезжают, — оказывается, едут в санях два знакомые охотника. Остановились, зашли к нам обогреться. Распахнули на кухне свои тяжёлые собачьи шубы, а у каждого из пазухи… А вот ни за что не догадаетесь, кто выглянул у каждого из пазухи!
Сказать? А?.. Нет, лучше я всё по порядку.
Молодой колхозник Игнат шёл по лесу на лыжах и вдруг видит: иней на ёлушках! Что такое: нигде кругом инея на кустах нет, а тут вдруг над самой землёй ветки лохматятся! Дело неспроста…
Парень — стоп! Огляделся. Тэ-тэ-тээ! Вон оно что: прямо против тех ёлушек сугроб снега на поваленной ели, в сугробе — дырка небольшая: ну — шапкой заткнуть. А из дырки теплом тянет: не иначе, кто-то под сугробом хоронится и через эту дырку на ёлушки дышит…
Игнат задом, задом на лыжах, кое-как развернулся да с горки одним духом!.. И в тот же день вызвал из города охотников.
Наутро в лес пошло четверо: трое стрелков — Игнат тоже ружьё взял — четвёртый — старик-колхозник. Игнат стал прямо против дырки в сугробе, охотники — один справа от него, другой — слева. Каждый снег под собой утоптал, чтобы поворачиваться ловчей. Тут старик зашёл с тылу — и давай суком в сугробе шуровать — поднимать спящего.
Стоит Игнат, дохнуть не смеет. Ружьё поднял: вот сейчас как рявкнет из сугроба, ка-ак вскочит!.. А время остановилось; старик что-то там возится, копается в сугробе, а дыра чернеет, молчит, ничего в ней не шевелится…
И вдруг, как во сне, — распахнулся перед парнем сугроб и что-то большое, чёрное, лохматое неслышно выкатило из него по снегу. Хотел Игнат выстрелить, — ружьё вылетело у него из рук и умчалось куда-то за ёлушки. Что-то сильно толкнуло парня под ноги — и он очутился лицом в снегу.
Как это случилось, рассказали Игнату охотники потом, когда он очухался. Зверь выскочил из берлоги, как бомба, выбил у него из рук ружьё, самого его уронил в снег и скрылся в чаще. Охотники не могли выстрелить: боялись второпях попасть в Игната. Игнат отделался испугом.
А охотникам без выстрела досталась богатая добыча. Когда они у нас в кухне распахнули свои тяжёлые собачьи шубы, у каждого выглянул из пазухи… теперь догадались — кто? Медвежатки!
Оказывается, в берлоге спала медведица, — и у неё во сне родились медвежата.
Мне очень понравились эти крошечные медведики: мохнатые, мягонькие, на груди белое пятно, будто у них салфетка повязана, глазки зелёные, носы чёрные, — до чего смешные зверики.
Вот оно окно-то какое. Как в кино!
Уж на что, кажется, заботился старый пасечник Федосеич о покое своих пчёл. Мёда им на зиму оставил вдоволь. Ульи поместил в сухой прохладный зимовник. Каждый день заходил проверять, всё ли благополучно. Но всё-таки дело не обошлось без неприятного случая. Однажды в зимник пробрался дерзкий враг. Он облюбовал себе один из ульев и тут же в него забрался.
Пчёл в улье было двадцать тысяч. Они зимовали на рамках с мёдом, но, чтобы было потеплее, собрались в большой круглый ком. В середине кома пчёлы двигались, разогревались и согревали всю огромную пчелиную семью. А снаружи — пчёлы плотно прижались друг к другу, грудками внутрь кома, брюшками — наружу.
Эти пчёлы были живой шубой. Они спасали весь пчелиный ком от холода, не давали ему остыть. А когда сами начинали замерзать, менялись местами с своими счастливыми сёстрами — ползли в тёплую серединку.
Услышав в родном улье чью-то возню, пчёлы зашумели. Но они не полетели искать врага, чтобы его прогнать, как сделали бы это летом. Пчёлы знали, что оторваться от кома — значит замёрзнуть.
И дерзкий посетитель понимал, что пчёлы сейчас беспомощны. И потому он распоряжался в улье, как в собственном доме. Поел перги — вкусного кушанья, приготовленного из цветочной пыльцы, потом закусил мёдом. И наконец, потеряв всякий стыд, загрыз и съел двух пчёл!
Пчёлы зашумели ещё сильнее. А убийца преспокойно занялся устройством для себя уютного гнёздышка.
Как раз в это время в зимовник вошёл Федосеич. Он нёс в руке красный фонарь: красный свет не тревожит пчёл. Федосеич осторожно притворил за собою дверь и, по своему обычаю, стал прислушиваться.
Привычное ухо уловило шум, хоть и слабый, но тревожный. Федосеич быстро отыскал взволнованную семью пчёл, осветил фонарём прилётную доску улья и увидел на ней две мёртвые пчелиные головки и оторванные крылья. Этого было достаточно: старому пасечнику всё стало ясно — в улей забралась мышь.