Катя трогательно сложила ладони на груди и смотрела на Машу полными отчаянья глазами.
Маша вздохнула и покачала головой.
— С чего вы взяли, что бумаги у меня?
— Может, они еще и не у вас, но вы же одна знаете, где они, — убежденно закивала Катя.
— Да с какого перепуга вы это решили?
— Аня сама это сказала в телефонном разговоре.
— Как Аня? Интересно, что же именно она вам сказала? Только, желательно, дословно.
— Ну, она не мне сказала, только я слышала. Она сказала: «Это единственное богатство, настоящее состояние, которое за всю мою жизнь свалилось мне в руки. Спасибо Константину Аркадьевичу, что мне так повезло. И оставлю я все это Машке, Рокотовой Марии Владимировне. Это единственный человек, который ни разу меня не предал, из тех, конечно, кто еще жив». Вот так, примерно, она сказала.
— Странно, — пробормотала Маша с сомнением.
— Я понимаю, — продолжала Катя, — вы попытаетесь немедленно обратить документы в деньги, но документы у вас никто, кроме нас, не купит. Да и публиковать их сейчас еще нельзя.
— Почему?
— Работа еще не завершена. Если ее опубликовать в том виде, в котором она содержится в документах Цацаниди, она не будет полноценна, ее тут же подхватят иностранные ученые, приведут в соответствующий вид, у них ведь для этого найдутся любые средства. Поверьте же!
— Поверить? Тогда прекратите врать, Катя. У вас это плохо получается, вообще никак!
Густова застыла с открытым ртом.
— Или вы мне говорите всю правду, — заявила Маша, — или я вас просто выставлю за дверь. Сил у меня хватит, не сомневайтесь.
— Но я вас не обманываю, Господи, почему вы решили…
— Потому что ты, Катя, дура, — Маша от злости отбросила все церемонии с неприятной бабой.
— Почему? — изумилась Катя.
— Не знаю, уродилась такой. Ты же врешь на каждом шагу и даже не запоминаешь своего вранья.
— Например, — опомнилась Густова.
Маша усмехнулась.
— Во-первых, ты сказала, что Стольников, как стал директором, так тебя и выжил. А через минуту — он уже твой научный руководитель. Во-вторых, никакой собственной дачи с малиной и клубникой у Григорьевой никогда не было, а мама ее умерла, когда Аня еще во втором классе училась.
— Но я думала…
— Заткнись уже, — огрызнулась Маша. — И подругой ее ты не была. А даже если бы и была, то ключи от своей квартиры Аня никому и никогда бы не дала. Она всегда считала свой дом своей крепостью, уж поверь мне, я знаю. Вот только соседке ключ на время отъезда оставила, так тут цветы надо поливать. Что ж она тогда тебя об этом не попросила, раз ты в квартиру вхожа? Я догадываюсь, откуда у тебя ключи: их Витя Горошко спер после поминок, правда? Он ведь в одной с тобой компании?
Густова угрюмо молчала.
— И еще, я думаю, что никакую докторскую на эту тему ты не пишешь. Я немало лет проработала в научной среде, и мне слабо верится, что такие аллигаторы от науки, как Цацаниди и Стольников, дали бы урвать от такой мощной разработки кусок кому-то на докторскую. Быть этого не может!
И вот, в связи, как говорится, с изложенным, я тебя спрашиваю: почему Витюшка выдрал из Аниной книжки страницу с твоим телефоном, раз уж ты все равно пришла? Почему ты так рыдала на похоронах, хотя смерть Ани едва ли тебя так расстроила? Кто из вас потравил меня на поминках? И зачем тебе документы?
— Все? Или еще вопросы будут? — скривилась Катя и достала из кармана сигареты.
Маша молча смотрела, как Густова закурила, с удовольствием сделала первую долгую затяжку, выпустила дым в лицо собеседнице и зашарила глазами в поисках пепельницы. Тогда Маша вынула из пальцев нахалки едва раскуренную сигарету, затушила ее в кухонной раковине и выбросила в помойное ведро.