– Ильич! – подскочил Вова к Данилкину, обхватил его длинными руками своими и над полом вознёс. – Есть хлеб! Безо всякой химеры обманной дадим рекорд! Там такой колос, Гриша! Ты сдуреешь от радости! Побежали!
Данилкин ни рот не успел открыть, ни на пол твёрдо опуститься, а уже обнаружил себя на улице, бегущим за агрономом Самохиным Вовой.
– Стой, Вовка! – о чнулся он.– Машина же под задницей директорская. На машине быстрее. Они прыгнули в кабину «волги» и желание побыстрее увидеть и пощупать «большой хлеб» понесло их с помощью хорошо отлаженного двигателя к полям. Туда, где колышась под ветром и зрея под синим небом, ждал их, завороженных жадным предчувствием, новый, почти готовый, сбывшийся наконец за долгие годы щедрый, добрый и близкий урожай.
В кабине Данилкин рацию из бардачка вынул и стал вызывать Серёгу Чалого. Но то ли во дворе он копошился, то ли вообще её забыл и ушел к кому-то из приятелей, а не отвечала Серёгина рация.
– Вот стервец Чалый! – возмутился директор, не особо пряча улыбку. – Я же ему приказал быть на стрёме. Ему надо ехать в райцентр на аэродромчик для кукурузников. Надо самолёт арендовать на орошение гербицидами. Мне Креченский прислал из опытной станции убойные жидкости. Мрёт всё, кроме пшеницы, овса, проса, ржи и ячменя. Муравьи красные, которые корни едят, тоже дохнут. Ну и жуки там всякие…
– Не, жуки выживают. Да от них и вреда-то никакого, – Самохин, агроном глядел в окно на бегущий вдоль дороги по ходу движения бесконечный золотой слиток, не имеющий цены. Нет, его, конечно, снимут с земли, выдавят из него суть, зерна хлебные, и продадут за деньги. Но они, деньги, не цена хлебу. Нет. Цена ему – часть прожитых в труде запредельном жизней трактористов, сеяльщиков, комбайнеров, шоферов. Вот дороже их жизней не бывает никаких денег.
– Григорий Ильич! – ожила рация Данилкина голосом жены Серёгиной, Ирины. – Я его позвала. Он на крыше антенну ремонтирует. Уже бежит. Вот же гад! Прямо с крыши и спрыгнул! Ни дочь не жалко ему, ни жену. Придурок.
– Чалый в эфире, – Серёга дышал тяжело и часто. Бежал. Спешил.
– Возьми грузовик любой на МТМ и дуй на двадцать третью клетку. На просо Мы там с Самохиным будем. Разговор есть.
– Понял. Отбой, – прошуршала совхозная радиочастота и стихла. По сравнению с хрипом рации движок «волги» шелестел нежно, как листья тополя над директорским окном.
– У нас гербицид какой? – спросил Данилкин, хотя всё равно ничего в них не смыслил, а раньше, так и слышать про них не хотел. Кто-то ему из знакомых директоров сказал, что отрава это жуткая. Яд сплошной. На село снесёт ветром – так всё вымрет. И куры, и кошки с собаками. Ну, а люди болеть станут расстройствами кишечными и сортиров в селе на всех не хватит.
– У нас бензонитрилы, амиды, диазины, – Вова Самохин перечислил их по слогам. Знал, что Данилкина ученый Креченский к гербицидам сподвигнул. А так бы опять руками сорняк дёргали или вырезали бы плужком малым по междурядью. Труд, надо сказать, адский. А гербицидом опрыскал хоть с земли из цистерны с распылителем, хоть с «кукурузника». А и отдыхай потом. Кури, пей, жди уборочной. – Нам Креченский дал старинный, с военных времен известный ещё яд. Но надёжнее его нет пока. Придумывают новые. В Германии, в Америке, у нас тоже. Но пока лучше ничего не сделали. Наш формат – это «2,4,5-Т». Классика!
– Во- ло- дя! – взмолился Данилкин. – Уши пухнут! Вот поливай себе сам этой бензо-зиной, а меня химией не грузи. Я географию преподавал. Твоё дело – урожай дать рекордный. А моё – поцелуи принимать от обкома и переходящие знамена красные. Я же простой директор, бюрократ и хитрован. А ты творец! И твоя работа – искусство! Не то что моя. Крутиться как вошь на гребешке. Чтобы и волки, и овцы… Ну, ты понял.
Тут как раз и приехали к просу. Долго ходили. Очень долго. Данилкин раньше просо не сеял вообще. И оно ему понравилось.
– Вот и надо вообще на просо переходить,– хмыкнул он обхватив руками куст из семи стеблей. Вон его сколько.
Самохин сдержанно засмеялся.
– Ильич. Тысяча зёрнышек проса – это максимум десять граммов. А пшеницы «саратовской» – почти семьдесят. Чуешь разницу? Ты ведь тоннаж государству гонишь. Для ассортимента надо, конечно. На двух третях площадей сеем пшеницу. Треть – забиваем просом. И государству разнообразие, и нам общий отчет центнеров по пятнадцать с гектара. Вот тебе и красные знамена!