– Дурак ты, Гриша, – Чалый покрутил пальцем у виска. – Мы с тобой, конечно, явления не обычные. Ты ангел и чёрт в одном теле. И я тоже. Жить давай дальше. Бог нам простит, если он есть. А если нет – сами искупим. Много дел хороших надо сделать. Вот мы и сделаем. Да и сейчас вкалываем за пятерых, сопли не жуем. Тебе вверх надо ползти. А мне укрепиться над порядочными людьми и козлами, как справедливому и самоотверженному, честному их пастуху.
Э! – Данилкин похлопал в ладоши. – Ты сейчас аплодисментов заслуживаешь. Чалый – это символ справедливости и доброй силы. Так оно?
– Ну, нехай. Тебе видней. Ты начальник, – Серёга подобрел. – Слушай меня, Гриша. Кроме нас с тобой и твоей Софьи никто ничего не знает про темное наше прошлое. Да? Да! Давай не рвать ноздри друг другу. Давай хорошие дела делать. Полезные. Вот то, что Костомарова, убийцы и создателя фальшивок по урожаям в живых не будет – это лучше для общества или хуже?
– Так, оно ж ясное дело-то, – отвернулся Данилкин.
– Тогда я до орошения полей отравой сгоняю в Кустанай, – потянулся Серёга Чалый. – Отвезу передачку Костомарову. Узнаю статью и точнее, когда суд. А потом вызову одного вертухая знакомого. Ты мне, Гриша, рублей пятьсот найди до отъезда. Это как раз для вертухая масло. Подмажем, он нам и поможет.
– Главное, чтобы Костомарова судить не успели, – глядя вдаль, сказал тускло Данилкин, директор.
– Ну, вот и порешили. Дальше живём, – Чалый пошел с поля. – Поехали домой. Обед уже. Есть охота.
– Поехали, – Данилкин наконец расслабился, улыбнулся.– Может ко мне? У меня борщ сегодня. И бифштексы. А?
– Да кто ж откажется на халяву хорошего борща похлебать! – обнял Серёга Чалый Данилкина.
Софья Максимовна настороженно встретила мужиков. Не понимала пока, чем разговор у них закончился. Куда вывел. К дружбе с единством или к розни с враждой. Данилкин её предупредил, что сегодня с Чалым решат по Костомарову. И вообще – кто кому кем был и кем стал. Или всё по-прежнему осталось. Очень важная, решающая много главных вопросов сразу, должна была состояться беседа.
Но вгляделась в глаза их, уловила спокойствие душевное у обоих и мысленно выдохнула. Значит, поладили и сплотились окончательно в бедах, горестях и радостях. А раз так, то и жить можно дальше, хоть и в муках внутренних от зла своего, не в меру сотворенного, но и позволять душе отстраниться от мерзких дел своих и помыслов. Потому, что хорошего и светлого, считала тётя Соня искренне, было у неё и у мужа в сто раз больше. Да и в Чалом тоже.
Через полчаса Софья Максимовна уже кормила их. А уж водочку они выпили за дружбу и успех общего дело сами. Без посторонней, даже самой заботливой помощи.
Утром Серёга Чалый заправил «волгу» директорскую хорошим бензином на МТС. Чтобы гладенько тащил его в город мотор. Да и поехал в тюрьму. В СИЗО. Официальное название тюрьмы можно было выговорить и запомнить только на трезвую голову, и то – если ты хотя бы семь классов окончил.
«ГУ "ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ УК-161/2 УПРАВЛЕНИЯ КОМИТЕТА УГОЛОВНО-ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ ПО КУСТАНАЙСКОЙ ОБЛАСТИ"» – вот так оно и было обозначено на серой пластине, привинченной слева от решетки, которая служила дверью для приходящих на свидание к зекам. Основные ворота для машин-«зековозов», стальные, с дверью для своих, были вбиты в высокий каменный забор, над которым крепко держались двойные витки бесконечной «колючки», вьющейся по периметру огромного тюремного двора. Если стоять возле забора трёхметрового, то тюрьмы и не увидишь. Отойти надо. Лучше на другую сторону улицы Киевской. Тогда просматривалась вся картинка. Длинный колючий серый забор и довольно высокое здание с маленькими окнами, затянутыми как паутиной решетками в мелкую клетку. За дверью стоял солдатик при красных погонах с буквами «ВВ» и карабином «СКС». Открывал он всем, кто шел в помещение для свиданий, поднимая тяжелую щеколду и открывая решетку ровно на столько, чтобы человек мог боком в дырку проскочить. Откидывая щеколду, он, тем не менее, по инструкции интересовался, к кому движется посетитель и напоминал, чтобы он сначала прочёл внутри комнаты большой плакат с правилами встречи с заключенными и передачи в отдельное окно «гостинцев» для своего сидельца.
Чалый Серёга до этапирования в колонию шесть лет назад отмучился в СИЗО и «крытке» почти полгода. Суда только три месяца ждал. И потому не стал он сразу ломиться в комнату свиданий а пошел за угол в магазин и накупил много всяких приятных для зека продуктов. Чаю пять пачек, сигарет «прима» – десять, пряников, сахар, конфеты, молоко и ряженку в бумажных слоёных «пирамидках» по три штуки. Потом обошел весь тюремный квартал вокруг, имея при обходе в голове странные мысли. Ему почему-то казалось, что никогда раньше он тут не был и всё ему не знакомо и странно. Видимо, так хотелось на тот момент Серёгиной памяти, пытавшейся отдельно от хозяина своего, без спроса просто вычеркнуть из биографии Чалого и время, в стенах серых проведенное, да и вообще всё, связанное с насильственной несвободой.