– Амиды, диазины, – Володя сильно закашлялся, сунул в карман рацию и его вырвало на бегу. До травы не успел доскакать. Потом достал рацию. – Пошел я. С самолета завтра будем бензонитрилы лить. Ленин с Марксом вам в помощь. И Мичурин ещё!
– И Брежнев с Кунаевым! – добавил из кабины Валечка Савостьянов, сняв на минуту противогаз.
И Володя Самохин пошел домой. Только на совхозной улице он, добросовестно хвативший лишнюю порцию яда, понял, что вонь от него разлетается вокруг, как от ямы с хорошо сопревшим силосом. Причем источала смрад ядовитый не только одежда, но и кожа, волос и даже ногти.
Поэтому к семье он приблизиться не решился. А разделся во дворе. Залез потом голым в большую кадушку с водой возле сарая, отмокал в ней с полчаса. Вода была теплой и в ней хотелось закрыть глаза и уснуть. Но он во время выбрался на сушу. Скинул в бочку одежду и сапоги. Пошел в сарай, нашел там старое одеяло, которое выбросил прежний хозяин, прихватил там же свой кусок брезента, сложил его в несколько слоёв и завернулся в одеяло.
Голова на брезенте чувствовала себя хорошо, тело в одеяле тоже. Трава жесткая кололась слегка, но Володя Самохин этого не чувствовал.
– Вот как раз сейчас вся гадость и дохнет на поле. После самолёта вообще пшеница будет как новорожденная, не порченная. А это замечательно. Осенью много соберём, – глядя на изредка падающие августовские звёзды, думал агроном Самохин Вова. И от мысли этой ему стало так тепло, что в этом тепле он и уснул до утра без снов и обид на себя, успевшего показать трактористам не силу свою, яда не боящуюся, а дурь хвастливую и несусветную.
Утром его разбудила Мария, жена. Всё, что квасилось в бочке она постирала и повесила на проволоке, протянутой специально для белья от столба к углу дома. Но пёс Пацан всё равно влез в будку и нос воткнул в лапы. Кошки тоже на любимом месте возле крыльца не было. Ядом от стиранного обмундирования вроде и не несло, а, скорее всего, человеческий нюх его уже не чуял. В отличие от собачьего. Кошка тоже вряд ли сменила дислокацию по другой причине.
– Вы там все живые? – осторожно осведомилась Маруся и потрогала лоб мужа. – Я тебя будила двадцать минут! Слово двадцать она произнесла с интонацией, которую используют при сообщении о смерти близкого родственника.
– Не знаю. Все вроде в противогазах и респираторах, – Вова Самохин, агроном, выкрутился из одеяла и стал надевать всё, что принесла Мария: трусы, майку, носки, штапельную рубашку в полосочку и брезентовые штаны, в которых Вова ездил на рыбалку. – А никто из трактористов утром не приходил? Чалый или Кравчук? И мне обувь ещё надо.
– Только кеды. Сапоги одни ты взял сюда. Остальные дома, – Маруся принесла кеды и села рядом. – Не приходил никто.
– А времени сколько?
– Без пятнадцати восемь, – жена поднялась и пошла в дом. – Давай завтракать.
– Какой к собакам завтрак! – Самохин вскочил, взял с бревна возле сарая рацию, от которой так разило ядохимикатом, что его чуть снова не затошнило.– Первый вызывает второго! Серёга! Чалый! Слышишь меня?
– Слышу! – прохрипел Чалый Серёга. Точнее – рация прохрипела. У Чалого голос весёлый был. – Мы тут не успели за ночь. Сейчас на крайних клетках. На девятнадцатой и двадцатой. Ещё часа три работы. Но все нормально себя чувствуют. Не жрали правда, ничего. Далеко уезжать надо. А здесь пары ядовитые. Съешь хлеб и сдохнешь.
Чалый Серёга очень громко и хрипло захохотал. Потом закричал уже серьёзно.
– Ты лётчикам скажи, чтобы заходили с севера. Пусть там польют. А мы как раз закончим. У них яд другой. Покрепче нашего. И расход меньше поэтому.
– У них, бляха, рация на другой частоте. Я её не знаю, – Вова, агроном, схватился за голову. – Данилкин один в курсе. Сейчас я на Данилкина выйду. Будь на связи.
– Да я вас давно слушаю, – через помехи прорвался директорский голос. – 434.775 Мегагерц у них частота. Но ты на своей рации не поймаешь её. Я со своей попробую. У меня шестнадцать диапазонов, а на твоей шесть всего. Ждите. Сейчас я.
– Я сейчас на поле поеду к вам. Возьму «ГаЗон» на МТМ и подскочу через двадцать минут, – крикнул Самохин Володя Чалому и побежал на МТМ, на ходу заталкивая рубаху в штаны. Через десять минут он уже ехал по объездной неровной дороге к девятнадцатой клетке.
– Самохин! – вдруг заорала рация голосом Данилкина. – Они, бляха, уже на подлёте к восемнадцатой клетке. От Кайдуруна им ближе всего с неё начинать. И пойдут прямо рядом с нашими мужиками. Скажи им, чтобы уходили с поля на траву. Подальше, в степь пусть уходят. На самолёте ядохимикат жуткий. Не такой, каким с тракторов поливают. Они на гектар 25 литров тратят, а мы с земли – двести. Во какой яд у них. Метилмеркап-тофос называется. На кожу попадет – хана. Сожжет нахрен. А вдохнешь – ни есть ни пить неделю не будешь. И ты не попади сам.