– Софья Максимовна, дорогая! – не переставал кричать Артемьев Игорёк. – Разбудите их. Растолкайте. Надо команду от Ильича получить на связь с авиацией. И если он сам не в том состоянии, чтобы говорить с командиром летунов, то я на машине к ним сам сгоняю и договорюсь.
– А есть чем травить-то? – заволновалась тётя Соня. – У нас урожай в этом году отменный. А за три-четыре дня такая орава съест всё. Все поля и клетки обглодает.
– Я сейчас закину инсектицид в кузов. У нас восемнадцать бочонков по десять кило, – Артемьев перебирал ногами, будто в туалет не бежал, терпел. – И поеду. Пока самолёт снарядим, надо своими силами шугануть саранчу. Уже делали пять лет назад. Получилось же! А летуны только с утра смогут облить поля. Ночью не полетят.
– Откуда эта тварь взялась? – из окна высунулась голова Чалого Серёги. – Вот жизнь, бляха! Не понос, так золотуха. Тётя Соня, Ильича будите.
– Сам я поднялся, – Данилкин крикнул из комнаты. – Большая стая?
– Огромная, – Игорёк Артемьев сделал ужасное выражение на лице и широко расставил руки. – Километров пять в ширину. Плотность – неба не видно. Толстая туча. Сколько за первыми летит – не видно. Но километров на пятьдесят стая точно растянута. Не меньше.
– Вот и поухаживали за хлебушком, – грустно сказал Данилкин, директор. – Чалый, коньяка по стакану налей. Похмелимся, тонус вернём и побежим командовать.
Чалый Серёга просьбу исполнил секунд за пятнадцать. Выпили. Покурили минуту. Стало легче.
– Ильич, ты вяжись сейчас на их частоте с командиром авиаотряда. – Чалый погасил окурок о подошву и в карман сунул. До пепельницы далеко было идти. – Скажи, что отраву сейчас привезут. Пусть затариваются на утро. А я побежал к Кравчуку Толяну и к Валечке Савостьянову. Они поднимут Алпатова и Копанова. Потом все вместе поднимем весь совхоз. Лёхе Иванову с МТМ я скажу, чтобы все девять грузовиков, которые не на ремонте, шофера к конторе подогнали.
– Людей всех поднимай! – Данилкин протянул назад руку, в которую Софья Максимовна вставила наполовину заполненный стакан с коньяком. – Пусть Лёха бежит сперва в радиорубку и через все динамики тревогу объявит. Народ пусть берёт с собой всё, чем греметь можно. Кастрюли, тазы, корыта и железные колотушки. Поварёщки, молотки, топорики, арматуру. В общем всё, что гремит. Чтоб своим ушам даже было больно. Короче, всё то же, что и пять лет назад. Тогда прогнали почти всю к утру. И сейчас с верой в коммунизм и в идеи партии мы её, собаку, тоже с полей выпихнем.
– Разъехаться только надо правильно! – крикнул на бегу Чалый. – Если она километров пять в ширину летела, то опустилась и прихватила не больше двух. Они скучиваются сперва, а потом разбегаются уже. Должны успеть.
– Ты, Игорёк, дуй на склад, загружайся и мухой к лётчикам, – махнул ему рукой Данилкин, директор. – Я сейчас с командиром договорюсь и скажу, что через час ты будешь у них.
– Вот горе-то какое, вот же напасть не вовремя.– Утерла рот платочком Софья Максимовна.
– Это не горе. Не беда, – Данилкин переставил частоту на рации. – Горе было с утра, да прошло. Загасили мы его армянским… Мы его коньяком заглушили крепко. Но совесть всё одно дёргается, волнуется.
– Спасибо скажи, что она у тебя вообще есть, – сказала жена и ушла в комнату. – Другой бы порешил волей своей троих, как мы с тобой, и песни бы пел весёлые. Потому, что пусто у него в душе и на месте совести хрен вырос.
– Ну, да, – Данилкин с похмелья настроил рацию не без труда. – Я этого себе не прощу. Точно говорю. Это мой камень на сердце. До конца жизни.
– Дурак ты, Данилкин, – спокойно сказала Софья Максимовна из недр большого дома. – Передо мной-то в ярмо не запрягайся. Страдалец. Живи, не тоскуй. Их жизни не стоили ничего. Подлые были людишки. Царствие им небесное…
– Вася Лапшин, Данилкин на частоте .Ответь. Вася, Данилкин вызывает! Приём!
– Я тут, Гриша! – прохрипел командир отряда. – Что там у тебя? Не долили гербицид, что ли?