Участие проклятое своё и Софьино во всех смертях увиделось как через стекло увеличительное. И так дурно сделалось Данилкину, директору, через час после неожиданного и глубокого обзора прошлого, что достал он из шкафа бутылку водки и выпил её к вечеру, не прерывая раздумий. Потом откупорил ещё одну, но осилить смог только сто пятьдесят. Не полезло больше. И только тогда совершенно механически он выбрался из- за стола и мелким неверным шагом с горем пополам спустился с лестницы, да почти наугад двинулся к дому своему. Прилечь.
Софья, жена, ничего не сказала. Постелила ему в его комнате на диване, раздела и уложила. И Данилкин до утра уже не просыпался. Он что-то бормотал, иногда во сне матерился, временами кричал что-то вроде: «Я не хотел, я не при чём!». Но в остальном всё было в рамках и, спустив мыслительную горячку, уснул он через часик мертвецким тяжелым сном.
А рано утром агроном Самохин Вова позвал из дома Чалого Серёгу, Потом они вдвоём обошли Кравчука, Олежку Николаева, Валечку Савостьянова и Лёху Иванова. Договорились, что они позавтракают, да возьмут на МТМ комбайны и пойдут по крайним межам поля, по самому окаёму, а там на свал скосят пшеницу по кругу на пятистах гектарах. Это чтобы с послезавтрашнего дня, с начала массовой уборки, все начали косить уже напрямую, на обмолот. Так им легче будет и на поле зайти, и шоферам на машинах по стерне первые десятки тонн забрать от комбайнов будет удобнее. Не помнут колосья.
Ну, мужики завтракать не стали, взяли туески с собой, забрали комбайны свои и разъехались на весь день.
Данилкин не проснулся и к десяти, чего с ним не было в последний десяток лет. И Софья Максимовна, передумав будить его, пошла в магазин за сахаром и ванилином. Пампушки пожелала испечь к ужину. По дороге её догнала жена Олежки Николаева Ольга.
– А! Оленька-лапушка! – поздоровалась с ней тётя Соня. – Ух, ты, ладненькая моя, чудненько Господом нашим сотворённая! Как живёшь, милочка? Что за радости твои, печали какие?
– Откуда радости-то, тёть Сонь? – Оленька Николаева подхватила Данилкину под руку и прижалась тесно. – Обрыдло всё. Жизнь моя поганая осточертела!
Нагулялась – во! Аж тошнит уже. А после разговора с вами, весной ещё, много думать стала про судьбу свою сволочную. Когда за Олега выходила, считала, что он тютя-размазня симпатичная. Не более. Спрячусь за него, за деньги его и жить буду, как хочу. Ему сказала перед свадьбой. А он, дурак, согласился. Ну, и жила, как сказала. Как сучка с вечной течкой. Ну, вы ж знаете всё. А вот после беседы с Вами месяца через два дошло до меня, что ни радости мне нет от того, что все мужики на меня кидаются, ни удовольствия. А любовь, собака такая, есть! Вы не поверите – к этому самому «тюте», который оказался настоящим мужчиной! Ни в Мурманске своём таких не видела, ни здесь. Сын вырос без меня практически. Я всё шалавилась. Девять лет уже пацану. На него похож повадками, силой душевной. Как жалко, блин!
– Чего жалко-то, голубушка? – глянула на неё снизу с улыбкой Софья Максимовна. – Что муж у тебя – мужчина стоящий? Что сына без тебя фактически вырастил? Что отличник производства, один из самых надёжных мастеров? На все руки, кстати. Комбайнер, тракторист, щофер, слесарь, сварщик… Или себя жалеешь, лапушка?
– Да я вот недавно-то и осознала. Было мне, как вы говорите, откровение свыше, – Ольга тихо заплакала. – Что люблю я его. Только его. Испугалась даже. Замуж ведь без любви шла. А тут вон как вывернулась. Что ни подумаю – так всё о нём. И не могу без него. Не гуляю налево полгода уже. А он и не притрагивается ко мне. За год поцеловал один раз в щёчку. На день рождения.
– Он тебя любит, девочка моя славненькая! – Софья Максимовна остановилась и повернула Ольгу к себе лицом. – Мне ребята говорили. Чалый. Савостьянов. Игорёк Артемьев. Чего им врать-то? Он сам им сказывал, что любит всем сердцем, но не знает, как тебя оборотить в семью полноценную.
– Да? – шепотом спросила Ольга. – Так и говорил?
– Ну, милочка ты моя славненькая. Именно так, – тётя Соня остро глядела Ольге прямо в зрачки. – Помоги мужику. Он ведь думает, что ты и раньше не любила, и сейчас не любишь его. И гордость у него заслуженная мужская. Выпрашивать любви не станет.
– Так что делать-то мне теперь, тётечка Сонечка, дорогая?! – судорожно вцепилась Ольга в короткий рукавчик креп-сатинового с горошком платья Данилкиной. – Я хочу, чтоб он стал мне мужем, а я женой не по штампу из ЗАГСа. Любви его хочу. И свою мечтаю ему отдавать. И сыну…