– Морозцев, – с едва уловимым оттенком изумления сказал наконец Морозцев.
– Фу, ты! – засмеялся Данилкин. – А я просто позвонил, на всякий случай. Приветствую, Николай Сергеевич. Доложиться звоню вот…
– А домой ночью слабо было позвонить? – тоже развеселился Морозцев. – Я бы тогда до рассвета на работу пришел. У меня тут хорошо, в кабинете. Ковры. Диван кожаный. Кондиционер БК в окно воткнули. На хрена – не понял. У меня всегда и так прохладно. Жил бы здесь, да семья не одобрит. А чего звонишь-то в семь часов? Поля твои кто-то украл до последнего колоса? Или другая беда какая?
– Ну, беды, слава КПСС, нет пока. Тьфу, тьфу, тьфу! – переключился на серьёзную интонацию Данилкин, директор. – А сам чего на работе? Ночевал что ли там?
– У меня крепкая семья! – отпечатал в воздухе слова Морозцев.– Это я коров пастись выгнал на рассвете и прямо из парка культуры пошел ваших докладов ждать.
– В парке пасёшь? – Данилкин, директор долго смеялся.
– Ну, да. Вместе с коровами первого секретаря травку дёргают,– Завотделом развеселился.– Зато потом газоны косить не надо. Городу – экономия средств на покос.
Посмеялись ещё минут пять. Отдохнули.
– Я через час массовую уборку начинаю. За десять дней управлюсь. Но есть «но»!
– Чего такое? – насторожился опытный Морозцев. Кожей почувствовал, что сейчас у него Данилкин начнёт что-нибудь выпрашивать.
– Урожай у меня в этом году повышенный. Не буду заранее тебя, Николай Сергеевич, травмировать цифрами, но скажу только, что большие намечаются цифры. А косить такой урожай я буду впервые. У меня агроном новый. И вот как он, стервец, выжал из земли такой могучий хлеб, я пока сам не понял. Ну, блин, просто волшебник какой-то, а не агроном! Но вот косить-то и нечем такой урожай. Мы прикинули. Надо минимум двадцать четыре комбайна. Напрямую буду косить почти всё. Процентов двадцать на свал. Так вот мне бы ещё восемь-десять комбайнов сейчас – и на тебе, Родина, корчагинский трудовой рекорд! А у меня их всего шестнадцать. Подгони комбайны, Сергеич, оттуда, где косить позже начнут. С севера области. А? Не останусь в долгу-то. Ты меня знаешь.
– Гриша, я во лбу почешу, конечно. Но без стопроцентной гарантии. Сейчас. Повиси на проводе. Я по другому телефону в один совхоз звякну.
Данилкин затих. Прислушивался. Но разговор Морозцева с кем-то почти не слышен был.
– Короче так, – сказал заведующий отделом. – Ящик армянского с тебя. Пусть десять твоих орлов едут сегодня же в «Знаменский». К Курдюмову. Заберут комбайны на двенадцать дней. Потом обратно пригонят.
– Два ящика, Коля!!! – воскликнул Данилкин, директор. – С пятью звёздами на наклейке. Вот удружил. Проси и ты у меня, что хочешь!
– А ты спой мне что-нибудь на английском! – продолжал резвиться Морозцев. – Из « Битлз» чего-нито, например.
– Вот после уборки в баньку приедешь ко мне – спою и на французском, и на японском, – Данилкин радостно улыбался. Добыл комбайны! – У меня первач есть такой ядрёный, что после бутылки на двоих мы с тобой и на хинди петь будем!
– Ну, поймал на слове! – сказал Морозцев. – Давай, до встречи в баньке твоей!
– Всё, обнимаю тебя, Сергеич. Выручил. Ну, счастливо!
Данилкин вызвал по рации Чалого, сказал, чтобы он пока не косил, а шел собирать десяток мужиков и сразу чтобы отправил их в «Знаменский» за комбайнами.
Вошел довольный Вова Самохин, агроном.
– Вас народ внизу ждёт. Комбайны, грузовики построены. Все ждём сигнала к началу!
– Пологи на кузова новые взяли? Застёжки крепкие? Зерно не просыплете?
– Всё новое, – Самохин глянул в окно. – Вы идите к народу, а я поеду на ток. Проверю транспортеры. Должны были валы смазать с утра. Лопаты для подбуртовки посчитаю. Должно хватить. Ставлю на бурты и на склад тридцать два человека. Двадцать шесть – женщины.
– Женщины – это хорошо. Они аккуратно подбирают и переворачивают зерно не в размашку, как мужики, а нежно, ласково. – Данилкин надел на лысину кепку и пошел говорить слова напутствия комбайнёрам и водителям.