– Вот ты, Витя, хоть и парторг, – погладил его по кудрям Копанов. – А дурак. Да милостив будет ко мне Аллах за грубость. Мы себе семьсот тонн пшеницы взяли, двести проса и триста – овса. А вот птицам, сусликам и мышкам не оставили в этот раз ничего. Вон поехал Артемьев, последние крохи собрал и повез. Суслики и протянут ноги. Ну и полёвки с воробьями да воронами.
– Праздник сегодня. Уборке трындец! – Чалый Серёга тряхнул всех по очереди, отрывая от земли объятьями и в меру нежно приземляя. – А вы о грустном! Вот, глядите!
Он пошел в сторону, присел и стал собирать вокруг себя по зернышку. Набрал ладонь полную минут за пять. Это не наш «косяк». Мы под метлу всё сгребли. Но Игорёк и ещё десятки таких Игорьков с сотнями тёток – они ж не волшебники. До последнего зёрнышка слизать с покоса не сумеют. Можно было бы магнитом взять зёрна. Но они, блин, «золотые»! Магнит золото не возьмёт. Так что, хватит мышкам, птичкам и сусликам до весны.
– Ну, да, – Алпатов Виктор выдохнул. – А то жалко бедолаг. В прошлые годы мы рассыпали много. На дорогах ямы полные зерна были. Суслики объедались, аж плохо им делалось. А на стерне когда-нибудь подметали после комбайнов? Я не помню лично.
– Никогда, – мрачно подтвердил Данилкин, директор, и налил себе и всем по половине стакана. – Это Володя Самохин придумал. Они в «Альбатросе» всю жизнь так делают. А нам он эту идею первым подарил. Да, Вова?
– Мы, Ильич, чистых весовых тонн взяли почти семь тысяч да ещё маленько с четырёх с половиной тысяч гектаров. Как в «Альбатросе». – Володя Самохин уже так увлекся, что о своём «альбатросском» гражданстве забывать стал. -Только там у них площадей побольше. А по урожайности – одинаково. Да у нас ещё местами земля – солонец сплошной. А то бы взяли все семь с половиной тысяч. Наука, бляха!
– Я тебя теперь никому не отдам. Дутов обратно запросит – так хрен ему! У него ещё четыре агронома есть, – прихмелевший Данилкин взял Самохина в обнимку и пошли они в совхоз. В контору. Остальные, включая мотоциклиста Зарубина из столовой, медленно за ними двинулись. Кто обсуждать чудесное свершившееся и светлое будущее, а мотоциклист в столовую нетронутое питьё повез обратно и невостребованную закуску.
Ай, вай! – встретил компанию в кабинете счетовод-экономист Еркен Жуматаев. – С праздником всех нас! Егер сен жерді с;йсе;, онда ол сені де жа;сы к;реді! Если, я говорю, ты землю любишь, то и она тебя полюбит!
– Кто звонил? – спросил Данилкин пока остальные рассаживались.
– Майор Малович звонил из УВД, – осторожно сообщил Еркен. – Больше никого.
– Ладно, вы все идите по домам, – Данилкин сел за стол, снял кепку и достал записную книжку. – Завтра поговорим. Ты, Еркен, останься пока. На пару слов.
– Я тогда городских шоферов пойду отправлю в Кустанай. Ты, Ильич, заплатил им уже?
– Обижаешь, Чалый, – скривился директор. – Вечером вчера ещё. Хорошо заплатил. Попрощайся с ними и от моего имени с благодарностью. Начальнику я сам потом позвоню.
Все разошлись. Еркен взял бумаги, свой стул и перебазировался к столу Данилкина.
– Вот Самохина отчет, – протянул экономист два мелко исписанных листа желтоватой бумаги. – Государству мы по правде отвезли семь тысяч двести тонн и ещё восемьсот килограммов зерна. Из них пятьсот тонн проса. Овса – двести.
– План по пшенице какой был? – Данилкин развалился на своём большом стуле со спинкой, обитой кожей и аккуратно вставленной в полированную рамку.
– Три двести. Как и в прошлом. И в позапрошлом, – Еркен почесал ручкой за ухом. Улыбнулся. – Добавим жус грамм? Скажем, не семь двести, а, скажем так – девять четыреста. А, бастык? Знамя опять на трассе повесят. Все увидят! И медалей много дадут. Ну, премии, конечно, побольше, чем за семь тонн. А?
И тут же что-то скользкое и вонючее зашевелилось в утробе директорской. То был паразит головы и всего организма – соблазн. Удивительно, но распознал его Данилкин, директор, не сразу. Было такое страшноватое, но жгуче желанное чувство очень давно. Одиннадцать лет назад, когда Костомаров Серёга, молодой и энергичный, в первый раз подкинул ему мысль – дописать в большой отчет ещё столько же, сколько собрали на самом деле. Три дня Данилкин ходил тогда потерянный, плохо спал, почти не ел, только водку пил, сомневался и таил предложение счетовода от жены. Но не утаил. И Соня сказала ему так в тот далёкий год слова роковые, сделавшие из него к сегодняшнему дню обычного мерзавца, обманщика наглого и классического труса. Как она угадала тогда подсказку Костомарова, Данилкин и до сих пор не понял. Соня так решила дальнейшую их семейную и начальственную судьбу: