Подошел Данилкин к окну. Помотрел на увядающие березки и тихо добавил:
– Было.
Он медленно и вдумчиво прочел все бумаги, подписал выше каракулей агронома и счетовода. Потом единолично расписался на гербовых листах и выдохнул.
– Конверты подписать отдай секретарше. У неё почерк как в учебниках по чистописанию. Марки у неё в столе. Она знает. Сургучную печать ей помоги поставить. Она его топить не умеет толком, сургуч. И сегодня же отправьте Лёху Иванова в райцентр. Пусть их заказными с главпочтамта отправят.
– Всё сделаем, товарищ директор, как положено! – тожественно сказал Еркен, экономист.
– Давай. Двигай, – Данилкин выпил стакан воды из графина. – А я пока начальству позвоню, доложу в устной форме, и про письма скажу. Мол, отправили уже.
Еркен пошел завершать дело, а директор за пять минут коротко поговорил и с обкомом и с управлением.
– Молодец, Григорий Ильич! – оценили совхозный результат и там, и там.– Чествовать будем. Опять ты в пятёрке лучших по области.
Долго после телефонных бесед сидел директор, глядя в одну точку на стене. Привычку имел такую. Как серьёзная, важная мысль начнет сверлить ум, он глаза собирает в горсть и взглядом давит одну точку на стене. Наверное, это ему помогало верно оценить сделанное или правильно придумать новое дело. Наверное, так и было.
***
Малович с Тихоновым приехали часам к пяти. В конторе никого уже не было. Данилкину самому тоже здесь уже нечего было делать. Только следователей дождаться. А так, всё по уборке закончили. Все дела до последней росписи. Которую он бережно промокнул деревянной качелькой с круглой шишечкой наверху и розовой промокашкой по всей внешней дуге. Год, считай, кончился. А следующий начнется раньше первого января. В октябре, наверное. Когда агроном решит часть полей перепахивать
– Хоп! – бодро провозгласил Малович и схватил Данилкина в охапку. Поднял, крутнул и на место поставил. – Слава героям социалистического труда!
– Чего? – засмеялся директор. – Милицейские шутки твои, Павлович, убить могут наповал, как из ПМ.
Тихонов громко ахнул.
– Как? Тебе не сообщили ещё? Вчера указ вышел. Правда с оговоркой. В газете так и напечатано: «В случае отказа тов. Данилкина от звания передать его майору Маловичу и капитану Тихонову из УВД»
– Давай, отказывайся! – захохотал Малович, достал из кобуры «Макара» и поставил дуло на лоб Данилкина.
– Да, да! На хрен оно мне, простому директору? – Данилкин оценил розыгрыш на пять. – И ещё заберите нафиг все красные флаги наши и всю доску почёта!
– Что-то мёрзну я, – Малович поглубже натянул на кудри фуражку. – Закоченел весь. Задеревенел. Как прямо-таки Буратино. Не гнутся ни руки, ни ноги. Как преступников ловить, а?
– У них же в совхозе водкой греются и самогоном, – уточнил Тихонов. -Потому все здоровые. Даже больницу закрыли. На фига она тут? Все как лоси годовалые. Здоровье аж из ноздрей прёт.
– У нас водку не пьют, – увесисто сказал Данилкин. – А ходят в баню! И там водку просто жрут! Литрами! А паром выгоняют. И так до полного изнеможения, предельного удовольствия и неизбежного оздоровления всех клеток, включая последнюю клетку на кончике этого, как его…
– О! Вот чего как раз не хватает, – развеселился Тихонов.– Побежали в баньку!
Мылись, парились, обливались холодной водой из бочки трехсотлитровой, пили, пели, ели, матерились, хлестались вениками берёзовыми и веселились мужики до утра. Серьёзных тем не трогали. Не до них было, когда Данилкин из обкомовского буфета даже ананас припёр. А из питья – три флакона неведомого тогда напитка – джина «Бифитер». И хорошо было всем.И дружба крепла на глазах. А к концу сеанса банного, к четырём утра, стала дружба просто железобетонной. Не то, чтобы водой не разлить такую! Отбойный молоток её не возьмёт!
Ночевать пошли к Данилкину. Ну, пошли – это фигура речи просто. Поползли бы они на четырёх точках после такой разнообразной и ударной процедуры. Если бы не железобетонная эта дружба, которая скрепила их руками плечами в единое целое, которое с трудов просочилось в не шибко широкую дверь директорского дома. Перед отбытием в койки они ещё приголубили рюмками стоявший на столе коньяк армянский, надкусили по яблоку и стали прощаться, беспрерывно обнимаясь и произнося отдельно невпопад: -«Шура!», «Гриня!» и «Вова!».