Э-э, р;;сат етілмейді, – мрачно сказал Марат. – Нельзя, джан. Когда они вот так долго помирают, а им же не понятно отчего, то они боятся. Ужас у них. Я точно не знаю, но старики говорили, что у них от страха какой-то яд выделяется. Когда режешь – они не успевают так долго бояться, хотя чувствуют конец. А когда подыхают и мучаются, яд будет в крови, нельзя кушать.
Серёга Чалый поднялся, подошел к горе трупов, зажег и кинул спичку на край. Потом обошел с четырех сторон и всё повторил. Через пять минут огонь сумасшедший поднял высоко над собой тяжелый ледяной воздух и разбросал его в стороны. Стало жарко. Запахло палёной кожей, шерстью горящей и вспыхивающими как новогодние бенгальские огни перьями.
– Они будут долго гореть, – сказал Андрей Зинченко. – Вы езжайте. Мы потом сами снегом завалим.
Марат Кожахметов и Андрей подошли к каждому, всех обняли, прижались на секунду к мужикам и пожали руки.
– Вам спасибо друзья, – сказал Марат и отвернулся. Плечи его затряслись и на фоне пламени трепещущего, с жадностью пожирающего трупы, казалось, что Марата какая-то сила наклоняет и тоже тянет в пекло. Андрей Зинченко подскочил и оттащил его от этого адского, всеми богами проклятого костра и места, где сгорали с трупами животных и надежды людей на нормальную жизнь.
Чалый с Олежкой Николаевым в обнимку медленно и тяжело пошли к своим тракторам. Устали. Остальные потянулись сзади, оглядываясь иногда на огромный огненный шар. Серёга открыл дверцу и потянул за плечи парня, который отогрелся в кабине и выжил.
– Ну, пацан! Скажи что – нибудь. – Чалый потряс его легонько и пригляделся к его глазам. Чистые, без мути были глаза.– Постучи сильно ногой об гусеницу. Больно ногам? Руками постучи. В пальцах побаливает?
– Больно.– Ответил юный скотник.– Спасибо вам! А то я чуть не помер, наверное. Ладно, побегу я. Недалеко мне.
– Повезло. Не обморозился до костей. Быстро беги и ртом не дыши.– Чалый похлопал его по спине и слегка подтолкнул.– Домой прибежишь – ничего не рассказывай. Завтра утром председатель сам приедет и всё объяснит.
– Жаксы. – Сказал парень и побежал, раздвигая своим тонким телом тёмную, леденящую кровь мглу.
Домой «корчагинские» ехали долго. Как-то не получалось быстрее. Да и не хотелось. Через десять километров Чалый, а вслед за ним и остальные, остановились, Вылезли из кабин, встали на гусеницы, не сговариваясь, и посмотрели назад. Думали, не видно будет погребального костра. А он вознесся ещё выше к небу. Так высоко, что ещё немного – и он языком своим сытым, оранжевым с голубизной, лизнет благодарно пятку какого-нибудь из многочисленных богов. В знак благодарности за такой щедрый, истинно божеский подарок. За ледяной, убивающий всё холод и за такой невероятно богатый и вкусный ужин.
-Тьфу, ты, мать твою, мля!– психанул Серёга Чалый, который как раз именно это и подумал про богов и огонь.– Жизнь, сука! Падла грёбанная!
И караван тракторов пошел дальше, подминая под себя траками гусениц проклятый нечеловеческий мороз. Давя его насмерть, разрывая на мелкие комочки, распадающиеся в пыль.
Поехали они уже в другую жизнь. Где будет мало еды и мало верных надежд.
Где только одно надо будет суметь сделать хорошо, правильно, без ошибок и паники. Но сделать обязательно.
Выжить.
Глава восьмая
Названия всех населенных пунктов кроме города Кустаная и фамилии всех действующих лиц повести изменены автором по этическим соображениям.
***
Холод-убийца гулял по просторам целинным, почти по всей кустанайской области до 25 февраля. За месяц с небольшим хвостом все в округе смогли обменяться горестными вестями о своих потерях. То же самое произошло и в других целинных и старых сельских районах. Уже к середине февраля Кустанай почувствовал небывалый с двадцатых годов продовольственный крах. Исчезло почти всё, что зимой привозили на городские склады из колхозов и совхозов. Запасы осенние даже в жуткие холода никто не экономил. Картошку, лук, другие овощи продавали так же бодро, будто припасено их было лет на десять. Ну, они в первую очередь и кончились. К удивлению мало понимающих в сельских делах горожан. Почти никто никогда и не думал о том, сколько и чего запасли на зиму. Но отсутствие редьки, лука и картошки народ перенёс без особых страданий. Что-то малыми дозами привозили с Урала и Черноземья. Просто теперь за картошкой надо было стоять в довольно большой очереди. А вот от этого с конца сороковых годов народ напрочь отвык. В магазинах всегда было всё, кроме двух недолгих промежутков, когда почему-то хлеб стали печь рывками. То пекут, то нет. Приходилось стоять в очередях. А в начале шестидесятых даже талоны давали на белый хлеб. В них было указано, сколько тебе положено белого конкретно на твою семью. Большая семья – могли три булки сразу дать. Маленькой доставалась одна на день. Черного и ржаного хлеба народ мог закупать, сколько желал.